Джанни взглянул на часы:

– Через сколько мы идем в ресторан?

– Максимум через двадцать минут.

– Фуршет был никудышный. Я съел три тартины с лососем, и все они были черствые. Есть охота. – Он сделал паузу: – И отлить надо.

Пеннаккини на последние слова шефа качнул головой вперед-назад, как голубь.

– Сделаю-ка я это дело в саду. На свежем воздухе. Что может быть лучше, чем отлить на фоне такого пейзажа. Взгляни туда, кажется, там гроза. – Джанни свесился с перил и вгляделся в темнеющую растительность. – Посторожишь меня? Если кто-нибудь выйдет сюда, останови его.

– И что я ему скажу? – растерянно пробормотал директор.

– Кому?

– Тому, кто может сюда прийти.

Джанни секунду поразмыслил:

– Ну, что-нибудь… Отвлеки его, задержи.

Управляющий директор спустился по ступенькам в сад, расстегивая на ходу молнию брюк. Пеннаккини, как швейцарский гвардеец, занял пост на верхней площадке.

Она была предуготована им. Они принесут певицу из Кьети-Скало в жертву Владыке Зла. На званом вечере Мантос отрубит ей голову Дюрандалем.

– Это тебе не монашки… Ты у меня посмотришь, Куртц, – ухмыльнулся Саверио и запрыгал по гостиной.

Что будет, когда узнают, что певица, продавшая десять миллионов дисков в Европе и Латинской Америке и певшая для папы на Рождество, обезглавлена Зверями Абаддона? Эта новость займет первые страницы газет всего мира. Событие планетарного масштаба, как когда-то смерть Джона Леннона и Дженис Джоплин…

Саверио усомнился. Дженис Джоплин тоже убили?

“Да какая разница!”

Сейчас имело значение, что после такого поступка его имя запомнят навсегда. Ему посвятят интернет-сайты, форумы и блоги. Его портрет будут носить на футболках тысячи подростков. И многие поколения сатанистов будут вдохновляться фигурой Мантоса и поклоняться его харизматичной и психотической личности, наравне с Чарли Мэнсоном.

Саверио взял айпод Серены с комода у входной двери. Он был уверен, что у жены среди mp3 есть записи певицы. Так оно и было. Он нажал на Play. Певица запела своим богатым мелодичным голосом про историю любви двух подростков.

“Какая гадость!”

Эта тварь умудрилась совместить вещи, которые он ненавидел больше всего на земле – любовь и подростков.

Из шкафчика с ликерами Мантос выудил бутылку “Ягермейстера” и сделал глоток.

Он был жутко горький.

Они не замечали управляющего директора, который справлял нужду в десятке метров от них, пока тот не вздохнул:

– Ах!! Наконец-то. Какое облегчение!

Парочка застыла, как два морских языка, и будь их воля, они, как Solea solea, поменяли бы цвет, чтобы слиться с окружающим пейзажем. Фабрицио прошептал Элис в ухо:

– Тихо, тут кто-то есть… Тихо, прошу тебя. Не дыши. – Они замерли, как два помпейских слепка. Руки так и остались лежать друг у друга на гениталиях.

Другой голос. Более отдаленный:

– Чиба сегодня хорошо себя показал.

“Сколько их там?”

Более близкий голос ответил:

– Да, надо сказать, в этих делах наш Чиба лучше всех!

– Это Джанни! Управляющий директор! – шепотом объяснил Элис писатель.

– Боже мой, боже мой, – застонала она. – Что, если они нас увидят?

– Тихо. Ничего не говори. – Фабрицио вытянул шею. Силуэт Джанни высился за кустом гортензии. Чиба снова пригнулся. – Он вышел по нужде! Нас он видеть не может. Сейчас он уйдет.

Но управляющий директор, страдавший простатитом, продолжал трясти своим инструментом, ожидая новой струи.

– Неплохо у него вышло с огнем! Бред, но выразительный, ничего не скажешь.