По идее, размеры и масса – если наблюдать со стороны – должны уменьшаться пропорционально большему количеству времени, но что-то теория не срастается с практикой.

Еще менее понятно, как это вообще достижимо. Путаные объяснения медиков и ученых маловразумительны. Якобы мутировавший ген переключает гипофиз в иной режим работы. Его средняя доля начинает в избыточном количестве вырабатывать гормон… э-э… трудно запомнить заковыристые латинские названия. Вдобавок, происходит изменение гипоталамуса, что отражается на нейросекреции и в итоге – на функционировании задней доли гипофиза. Физиологическое значение комплекса образующихся гормонов исследователям пока неясно. Однако, без сомнений, они действуют на нервную систему и получается… Далее, чтобы не впадать в антинаучную ересь, доктора и профессора разводили руками. Мол, при нынешнем уровне науки обосновать нереально. Работает ведь? Что еще?

Не знаю, не знаю. Химия, конечно, влияет на физику, но чтобы так?

9. Игорь

На балконах девятого этажа – никого, один я такой невезучий. Нет бы к теще поехать или прекратить глотать снотворное. Глядишь, и удрал бы, пока не разгорелось. Я до рези в глазах всматривался вниз, гадая, как скоро сюда доберутся пожарные.

– Эй! – размахивал руками, стараясь привлечь внимание.

Как назло, одна автолестница стояла на углу, а другая – у второго подъезда. Подъехать ближе мешали деревья, и ряд квартир с правой стороны дома выпал из опеки пожарных, пусть и на время. Мне вообще редко везло, а по-крупному так вообще однажды.

Ждать, когда в комнате уже трещит, пожирая обои, огонь, было невыносимо. Накатило хорошо знакомое чувство беспомощности, осознание безвыходности. Сделать ничего нельзя, и единственное, что от тебя требуется – положиться на кого-то, отдать решение в чужие руки. От этих людей будет зависеть твоя судьба, и ты слепо подчинишься. Выбора нет.

Неприятное, скользкое ощущение. Оно поселилось в груди еще с интерната и долго, долго не уходило. До того самого дня, до их встречи.

Предаваться воспоминаниям на пожаре дело, конечно, важное и нужное – шепнул язвительный внутренний голос. Иди к черту! – огрызнулся я.

Районная соцслужба на Стачек восемнадцать, третий подъезд, четвертый этаж. Я часто бывал здесь – на приеме у специалиста. Учеба в университете близилась к концу, и Татьяну Матвеевну очень заботило, куда я устроюсь. Пожилая добрая тетка – пиджак на груди едва сходится, в детстве на такой хорошо плакать – Татьяна обзванивала биржи труда и носилась по знакомым, бездетным, как и она, одиноким старушкам, которым не на кого излить таящиеся в душе запасы нежности.

Я вышел покурить: болтовня Кокиной утомляла. Обитая коричневым дерматином дверь тяжело хлопнула, подтолкнула в спину. Слишком мощная пружина. Для меня. Ничего, как говорят врачи: тренировки и еще раз тренировки. Провались оно всё. Я щелкнул зажигалкой, затянулся; пряный дымок щекотал горло. Мне нельзя курить, и поэтому я курю. Назло.

Шаги по лестнице – легкие, будто идет кто-то невесомый: фея или… На площадку поднялась девушка, болезненно-хрупкая, с короткими светлыми волосами. Я угадал – фея.

– Мужчина, не подскажете, где отдел социальной помощи?..

Сигарета в пальцах дрогнула. Это мне? Я – мужчина?

– Сюда, – внезапно охрипнув, я шагнул в коридор, открыл дверь и придерживал, пока девушка входила. Силенок-то у меня побольше будет.

– Спасибо, – она смутилась, опустила взгляд. Влажный блеск глаз, бесцветные ресницы, бледная кожа. Фея.

Я глядел вслед, сигарета тлела, обжигая пальцы; к потолку в желтоватых разводах вилась струйка дыма.