— Увы тем, кто на бедность осужден, — закрывая глаза и видя, как будто впервые, слова, возникающие на рукописи перед ним, — и нищетой к угрюмости прикован…

Именно эти строки цитировал Симингтон сыну Дугласу, когда тот позвонил и пожаловался, что его не приглашают в отцовский дом, но Дуглас их не понял, это не было ему дано.

— Никто из вас, мальчиков, никогда не понимал меня, — сказал Симингтон.

— Я не понимаю этого стихотворения, — сказал Дуглас, — как, впрочем, и того, почему не имеющие ни малейшего значения слова Брэнуэлла Бронте волнуют тебя больше, чем твои близкие.

— Не имеющие значения! — воскликнул Симингтон. — Ты еще увидишь, как много они значат, только подожди…

С тех пор Дуглас не давал о себе знать, другие сыновья тоже хранили молчание: пилот Колин летал по миру на своем самолете, Алан обретался в Уилтшире, Джим фермерствовал в Норфолке, а Дональд забрался аж в Новую Зеландию, — ни у кого из них не оставалось времени на отца… Так на что там жаловался Дуглас, этот вечный нытик? Ладно, хватит о них, говорил себе Симингтон, ему надо делать свою работу, он буквально завален работой, отвечая на бесконечные письма Дафны, которая, видно, полагает, что ему нечем больше заняться, кроме как ее вопросами о Брэнуэлле.

Ощущение, что с ним поступают несправедливо, крепло: с какой стати она решила, думал Симингтон, что он станет выполнять ее распоряжения только потому, что она знаменитая романистка, а тут вдобавок настоятельная потребность в деньгах, побудившая его продать Дафне еще одно стихотворение Брэнуэлла «На картину Ландсира» в надежде, что она поймет намек, скрытый в начальных строках:

Симингтону и в самом деле, когда он перечитывал эту рукопись, прежде чем запечатать ее в конверт — гроб из коричневой бумаги, — и думал о Дафне, пришла вдруг в голову мрачная мысль, что в нем есть нечто общее с предметом стихотворения Брэнуэлла и послужившей источником его вдохновения картиной Ландсира «Собака, стоящая в сумерках на страже над могилой своего хозяина». Пусть Дафна слишком знаменита и величественна, чтобы испытывать подлинную привязанность к Брэнуэллу, он-то, Симингтон, всегда оставался тем, кто глубоко скорбел по нем, оплакивал его. Но вряд ли ему удастся помешать Дафне раскапывать кости Брэнуэлла (а именно это она, по-видимому, намеревается делать), корпеть над его рукописями в Британском музее и требовать новых от Симингтона.

Что касается манускриптов, позаимствованных им недавно из музея Бронте, он решил показать ей восемь страничек одного из них — записной книжки, относящейся к тому времени, когда Брэнуэлл служил клерком на железнодорожной станции «Луддендон-Фут». Впрочем, Симингтон не позволит Дафне изучать оригинал, а лишь факсимильное воспроизведение этой записной книжки, сделанное одной местной фирмой, выполнявшей для него подобную работу и раньше. То была странная смесь заметок о железнодорожных событиях, поэтических фрагментов и набросков. Симингтон готов предоставить Дафне репродукции этих зарисовок, но оригинал записной книжки будет держать у себя как можно дольше. Интересно провести сравнение с почерком Эмили в ее тетради стихов — для этого он должен вновь разыскать эту тетрадь, похороненную где-то среди его коробок и папок. Не надо беспокоиться, успокаивал он себя, она, конечно же, в целости и сохранности, пока он, как всегда, храня молчание, бдит над ней, словно верный пес с картины Ландсира.