Читая это письмо и последующие, Дафна недоумевала по поводу бесконечных жалоб и раздражительности Брэнуэлла, гадала, не придумал ли он весь эпизод с миссис Робинсон. Дафна смутно ощущала какую-то фальшь в этой истории: жестокие условия завещания мужа, посредничество доктора, разговоры о монастыре — не могло ли все это быть сюжетными поворотами, позаимствованными из ангрианских историй Брэнуэлла: приключение в готическом духе байронического героя, подобного Нортенгерленду, а не мучающегося одиночеством сына приходского священника? Если же рассказ Брэнуэлла правдив, то в нем он предстает человеком безнадежно слабым, озабоченным желанием использовать разрыв с миссис Робинсон для оправдания своих писательских неудач. Самым деликатным моментом во всей этой истории, подумала Дафна, было то, что Брэнуэлл, несомненно, понимал: женившись на миссис Робинсон, он станет совладельцем унаследованного ею состояния и сможет жить в свое удовольствие, не заботясь о хлебе насущном. Было ли несправедливо с ее стороны вспомнить в этой связи о Томми? Ведь он, в конце концов, всегда много работал, хотя, конечно, ее доходы были намного выше его армейского жалованья или того, что платили ему в Букингемском дворце, поэтому именно ее деньги образовывали фундамент привычного ему стиля жизни: благодаря ее книгам оплачивались его яхты и сшитые на заказ костюмы, и не ее ли деньги материально обеспечивали его связь на стороне? Нет, ей не следует так думать, слишком это мучительно и бесцельно, а она должна вновь стать целеустремленной…

Она сглотнула слюну и заставила себя сосредоточиться на словах Брэнуэлла, но не могла подавить возникшего раздражения: Брэнуэлл в письмах к Лиланду погряз в жалости к самому себе, а в это время его сестры создавали свои шедевры. Знал ли Брэнуэлл об этих романах, изданных тайно, под псевдонимами, как и их поэзия, понять из писем было нельзя, хотя Дафна и подчеркнула одну строчку в его бессвязных посланиях к Лиланду: «Я знаю только одно: для меня настало время стать кем-то, сейчас я — никто».

Надеждам его суждено было угаснуть. В июне 1848 года, когда «Джейн Эйр» уже имела оглушительный успех, охваченный паникой Брэнуэлл вновь писал своему старому другу, надеясь, что Лиланд поможет ему избавиться от назойливых кредиторов, включая хозяина гостиницы, требовавшего оплаты просроченного счета: «Я ПОЛНАЯ РАЗВАЛИНА. Уже пять месяцев у меня жуткая сонливость, сильный кашель и ужасные душевные муки… Извини за эти каракули. Давно решил написать тебе письмо на пяти или шести страницах, но невыносимая душевная боль и телесная слабость не дали мне это сделать». Через три месяца Брэнуэлл умер.

Но оставил ли он после себя обещанный роман? Дафна обратилась ко второй книге, присланной Симингтоном, испытывая при этом растущую надежду. Она провела указательным пальцем по тисненному золотом названию на обложке. «А уставшие отдыхают»… звучит неплохо, учитывая, что издание посмертное, хотя Дафна сомневалась, что Брэнуэлл обрел покой, — слишком уж раздражительным предстает он в этих книгах. Том выглядел внушительно — очень красивый переплет из черной кожи, — но если быть до конца честной с собой, история представлялась фрагментарной и местами невразумительной. Да, в ней было много интригующего, в особенности герой Брэнуэлла, его ангрианское alter ego Александр Перси, граф Нортенгерленд, вступивший в адюльтер с замужней женщиной Марией Терстон из Даркуолл-Холла.