В ходе дальнейшей переписки он также подтвердил справедливость подозрений Дафны, что некоторые из стихотворений, приписываемых Эмили, в действительности принадлежат Брэнуэллу: «Я вызвал сильнейшее негодование тридцать лет назад, когда осмелился утверждать это». Где прозвучали протестующие речи? Упоминаний об этом, как и о том, что Симингтон отстаивал приоритет Брэнуэлла, мне не удалось отыскать ни в официальных трудах, посвященных Бронте, ни в академических исследованиях. Множество писем следуют одно за другим, в них говорится о продаже Симингтоном Дафне еще нескольких книг из его библиотеки. Было бы здорово подержать их в руках, в особенности некоторые изданные частным образом тома писем и рассказов Брэнуэлла.

А затем обмен письмами не возобновлялся более года. Первой после серии теплых, на первый взгляд, посланий без всякого объяснения замолчала Дафна, но и Симингтон тоже вдруг резко прервал переписку. Почему Дафна тут же не отреагировала на его недвусмысленные намеки относительно подделки подписей? Ведь она, несомненно, узнала бы тогда больше о том, что могло бы (и еще может) стать одним из величайших за многие десятилетия литературных скандалов.

Однако, как ни странно, вместо того, чтобы уйти с головой в это исследование, она прекратила писать Симингтону, но в 1958 году вышел из печати сборник рассказов, озаглавленных ею «Точка разрыва», у меня есть его потрепанный экземпляр. В этих рассказах, впрочем, нет ничего ни о Симингтоне, ни о Брэнуэлле, ни о ком-то еще из Бронте. И все же книга эта вызывает у меня жгучий интерес: ведь она была написана как раз тогда, когда прекратилась переписка с Симингтоном, хотя последующие письма позволяют предположить, что и в 1958 году Дафна продолжала изучать рукописи Брэнуэлла. Ее рассказы — словно отклик на его сочинения, подумала я, перечитывая «Точку разрыва», но и ее жизнь вплетена в ткань рассказов… и смерть, как много смертей в этом сборнике!

Зловещие истории об убийствах, паранойе, мужчинах в мягких фетровых шляпах, но самый жуткий рассказ — «Синие линзы», о женщине, выздоравливающей после глазной операции. Когда удаляют повязки и в глаза вставляют синие линзы, она не чувствует боли. Но вскоре наступает шок: ей кажется, что у всех окружающих звериные головы. У ее любимой медсестры Энсел — змеиная голова, которую героиня рассказа впервые видит отраженной в зеркале: сначала плечи, потом извивающаяся шея и, наконец, раздвоенный, зазубренный язык, быстро высовывающийся и втягивающийся. У ее мужа Джима — голова ястреба с кровью на кончике клюва и шея с отвислыми складками плоти. Когда же она в конце концов видит в зеркале себя, на нее смотрят глаза лани, а голова пугливо клонится, как у животного, готового к тому, что его вот-вот принесут в жертву.

Эти рассказы можно трактовать как свидетельство недоверия Дафны к окружающему ее миру, а также неуверенности в своей способности оценивать увиденное. Что-нибудь подобное мог сказать Пол, если бы прочитал эти рассказы, но он не будет этого делать — я его даже просить не стану. Не хочу слушать, как он отвергает то, что столь важно для меня, наверно, поэтому все это остается моей личной тайной, не имеющей никакого отношения к Полу. И еще у меня не выходит из головы имя, выбранное Дафной для мужа героини «Синих линз», — Джим, несомненная отсылка к Джиму Барри. Кроме того, жену Барри звали Мэри Энселл, что слишком близко к имени медсестры Энсел, чтобы быть простым совпадением.

Я сделала для себя комментарии к этому рассказу и другому, из того же сборника, названному «Бассейн». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы связать его с утонувшим кузеном Майклом. Несмотря на вердикт коронера о случайной смерти, поговаривали, что это было самоубийство, и в новелле Дафны высказывается предположение, что рассказчица была близка к тому, чтобы наложить на себя руки. Это девочка на пороге юности, еще имеющая доступ в тайный мир, не видимый взрослыми, куда можно войти лишь через темную поверхность бассейна, скрытого среди деревьев сада, принадлежащего ее бабушке и дедушке.