И свояка Антона Девиера, исхлестав кнутьем, упек в Якутск, в Жиганское зимовье, — никакие мольбы его жены Анны, родной сестры Александра Даниловича, не помогли. И старика Бутурлина — в дальнюю деревню… А графа де Санти — без суда и указа заковали в кандалы «по подозрению в тайном деле»…

Меншиков ожесточенно поковырял мизинцем в волосатом ухе. Язвительная улыбка тронула его губы: «Уготовил я им старость. Те, что остались, теперь притихли, небось, насмерть спужались».

Как вопили тогда Девиер и Толстой, что он, Меншиков, с боярами-де снюхался, а своих друзей предал!

«Что ж, может, по-вашему, так оно и есть. Да только не вам, поганкам, овцам шелудивым, поперек дороги мне становиться! И что вам заказано, то мне сам бог велел!

Важен не род, а что у тебя в черепке. Или напрасно вывели мне латынью на гербе: „Доблесть — путеводительница, счастье — спутник“? Всю жизнь мне счастило. Так почему бы и теперь?.. Кто иной лучше моего достроит Петрову храмину? Прилежание и неусыпные труды приложит? Был подсудный, стану несудимый… Не вам, дремливым, чета…»

В покое пахло лекарствами, горячим воском. Майский ветерок с Невы не в силах был развеять этот запах, только поддувал занавески да колебал тусклое пламя свечей, потрескивающих в бронзовых жирандолях.

Меншиков ногой посунул под ложе таз с набухшими черными пиявками. Их ставил императрице молодой французский лекарь Арман Лесток, сейчас тоже сидящий в кресле, только по другую сторону ложа.

Князь внимательно посмотрел на Лестока: жидковатый галант, как только справляется с семнадцатилетней царевной Лизкой. Но понятлив и хитер.

— Верни сознание! Есть у тебя такое снадобье? — спросил он лекаря.

— Есть, ваша светлость, ненадолго возвратит разум. Но потом может стать еще хуже.

— Давай! — приказал Меншиков.

Лесток достал из кожаного саквояжа с застежками в виде львиных голов крохотный хрустальный пузырек, до половины наполненный темной жидкостью, вытащил притертую пробку, подошел к окну, покапал в рюмку, шевеля губами, старательно закупорил пузырек и понес лекарство умирающей. Раздвинув краем рюмки ее губы, влил лекарство. Вскоре императрица засохло произнесла какое-то слово на родном литовском языке.

— Что-что? — приблизил к ее губам ухо светлейший.

Серое лицо его в крупных порах напряглось. Приказал грозным шепотом Лестоку:

— Выдь! — и тот на носках пошел к двери, подрагивая куриным задом.

Императрица скончалась в два часа пополудни 6 мая 1727 года, успев причаститься и подписать все бумаги, подсунутые светлейшим.

Светлейший

Свой дворец на Васильевском острове, по фасаду выкрашенный в ярко-желтый цвет, светлейший построил с размахом и великолепием. Лучшие мастера сотворили изразцовые камины, живописные плафоны, люстры цветного хрусталя с золотыми ветвями, бра, похожие на огромные набухшие мочки деревьев.

Паркет был сделан из бука с врезанным перламутром, стены обтянуты шелковыми обоями, пол в вестибюле украшен мозаикой из уральской разноцветной яшмы и мрамора. Резные вызолоченные перила вели к дверям, выложенным перламутровыми раковинами. В широких коридорах, укутанных персидскими коврами, парижскими гобеленами, горделиво высились китайские, саксонские, японские вазы отменного фарфора.

Поражали воображение венецианские зеркала, столы на изогнутых ножках, массивные канделябры, золоченая кожа стульев с высокими спинками, огромные бронзовые куранты с мелодичным боем.