И ничего там нет. А сказано просто и ясно, как говорят все трусы, спасаясь от неминуемой расплаты: мол, «прошу пожалеть и не трогать мою семью, а я виноват и сам выношу себе приговор». Что-то в этом духе. Так что ты мне всякие слухи не пересказывай, а поручи своим разобраться в деле... Между прочим, по тому прокурору тоже громкая отставка плачет. Если не больше.
— А это еще с какой стати?
— С той, что спустил на тормозах — и мы знаем, по чьей указке, — уголовное дело об автоугонщиках.
— Да что вы можете знать-то? Там же одно процессуальное нарушение на другом было! Вячеслав Иванович, умоляю, не пудри мне мозги! Я к твоим словам и делам отношусь серьезно, поэтому давай не будем играть друг против друга. Да еще негодными средствами.
— Как сказать...
— Ты о чем?
— О негодных средствах, Иван Христофорович. Ты ж вот не спрашиваешь, чего мне известно и откуда. А полностью отметаешь любые подозрения. И уж если на то пошло, то я знаю почему.
— Ну и почему?
— На ухо скажу.
— Да брось ты...
— Как знаешь, тебе тут жить, я понимаю. А ты все еще не принял для себя кардинального решения, вот в чем дело... Но я тебя не виню. Каждый, извини... занимается своим делом... как он хочет. Сказал бы грубее, Иван, и точнее, но, ей-богу, не желаю тебя обижать. Может, ты еще успеешь понять. Пока поезд не ушел окончательно.
— Загадками говоришь! — уже раздраженно заметил Седлецкий.
— Это тебе только кажется. Ладно, Иван Христофорович. Твоего Умарова я собирался арестовать, но после твоего ходатайства оставляю под подпиской о невыезде. Нарушит, загоню за Можай, причем без всякого сожаления. Материалы я все забираю с собой, и, возможно, сегодня же — максимум завтра мы примем окончательные решения по нескольким вопросам. Первое — возобновляем дело об автоугонщиках и со всеми объяснениями, в связи со вновь открывшимися обстоятельствами, передаем его в вашу областную прокуратуру, под личный контроль областного и федерального прокуроров.
— Но для этого необходимо указание из Москвы, — возразил Седлецкий, — вряд ли это в вашей с Турецким компетенции. И как вы собираетесь соединять его в одном производстве с остальными делами по... ну по фактам произвола? — Вот такую уклончивую формулировку нашел генерал.
— А мы этого делать не будем. Просто в ходе дополнительного расследования обязательно всплывут — это уж мы постараемся — многие факты, о которых кое-кто в вашей области хотел бы поскорее забыть. Теперь второе. У нас набралось достаточно материалов, чтобы возбудить уголовные дела против как минимум полусотни сотрудников милиции. Ну и, естественно, против ее непосредственного руководства. А также против тех, кто отдавал преступные приказы. Ты понимаешь, о ком конкретно идет речь. Но ввиду такой массовости лиц, привлекаемых к уголовной ответственности, и этот вопрос придется, видимо, также согласовывать в Москве. На основании представленных нами доказательств их вины. Видишь, какая получается долгая история? Но это совсем не значит, что мы будем сами тянуть с ее решением. И, наконец, третье. Это то, о чем мы с тобой разговаривали, Иван Христофорович, во время первой нашей встречи, когда, как мне показалось, мы сумели действительно понять друг друга. Вот в принципе и все.
— И когда вы собираетесь приступить к последнему, так сказать, акту вашей деятельности?
Грязнов услышал в вопросе легкую насмешку, но сделал вид, что принял интерес за чистую монету.
— Когда, говоришь? — Он поскреб задумчиво затылок, пожал плечами и с неопределенной интонацией ответил: — Да вот посоветуемся с Саней и. |