М-да, но это так, мысли по поводу, а делать-то чего, болеть? Сидеть дома и ждать у моря погоды? А может, это самое верное? Ничего не предпринимать, ни о чем не задумываться и покориться судьбе? Когда-то она должна смилостивиться, повернуться лицом, одарить удачей…

Первое, что бросилось Аркадию в глаза, когда он переступил порог родного института, – обтянутая красным материалом тумбочка с цветами, среди которых почти потерялся большой портрет главного шефа в траурной рамке. Вокруг суетились деловитые женщины из профсоюзного комитета, в отдалении стояли Афанасий Борисович и секретарь парткома, беседуя вполголоса и сохраняя на лицах приличествующее обстоятельствам выражение. Приносили новые букеты, кто-то бегал с банками в туалет за водой.

Аркадий прошмыгнул мимо начальства, и, не дожидаясь лифта, взбежал по лестнице на свой этаж.

В кабинете все шло по обычному утреннему распорядку – Сагальский с кислой миной неторопливо раскладывал бумаги; Кучумов уже опустил в стакан кипятильник и разворачивал бутерброды; Ленька Суздальцев опаздывал, а Никифоров курил.

– Читал? – вместо приветствия обратился он к Лыкову. – В газете пишут, что у наших артистов, после гастролей за рубежом выдирают по девяносто процентов из гонораров. Жалуются, бедняги. Меня, вон, вообще за границу никто не посылает, а я и десяти процентам был бы до смерти рад. Это же валюта!

– Ты петь не умеешь, – откусывая от бутерброда, хмыкнул Кучумов. – Плясать тоже – на твое пузо глянуть, так ни одна «Березка» не возьмет. Кстати, Аркадий, ты чем болел?

– ОРЗ, – буркнул Аркадий и подсел к Сагальскому. – Скажи, Сева, когда главный шеф это… Ну, помер?

– Вчера, – не отрываясь от газеты, промычал тот.

– Все определено, старичок! – заржал Никифоров. – Король умер, да здравствует король!

– Да, – сметая со стола крошки, согласился Кучумов. – Теперь Афанасию открывается прямая дорога в академики.

Аркадий вернулся за свой стол и закурил. Интересно, что сказал о нем главный шеф после визита и, самое основное, кому: Афанасию Борисовичу или Коныреву-Котофеичу?

– Больших перемещений не предвидится, – авторитетно вещал Никифоров, поглаживая живот, туго обтянутый клетчатой рубашкой. – Все решено заранее.

– Не скажи, – отозвался Кучумов, пряча в сейф кипятильник, – на «палубе» кое-кто кое-кому за кресло пасть порвет.

«Палубой» в обиходе именовали второй этаж, где размещались кабинеты руководства, и привычно говорили: пойду на «палубу», вызвали на «палубу».

– Порвут, как пить дать порвут, – захихикал Сагальский…

Глава 2

Лежа долгими ночами без сна на жесткой койке, Виталий Николаевич Манаков день за днем вспоминал всю свою пока еще не очень длинную жизнь, и только под утро он забывался, смежив усталые веки. Но опять вскрикивал во сне и просыпался, чувствуя, что лицо мокро от слез – за что же его так судьба? Становилось нестерпимо жаль себя, жизни своей, так хорошо начавшейся…

Погорел Виталий нелепо. Все вроде шло хорошо: сестра удачно вышла замуж за делового и обеспеченного человека с положением; а при родственничке и Виталику стало жить легче – помог, устроил, пригрел. Это только потом Манаков понял, что муж сестры Миша Котенев живет по своим законам, где лежачего, может, и не добивают, но переступают через него и идут дальше не оборачиваясь. Виталик начал потихоньку помогать родственнику в делах, появились деньги, купил машину, обставил квартирку, завел видео, набил бар импортными бутылками и «упаковался» в фирму.