— Но почему, Святая Богородица?

— В настоящее время монсеньор Ле Вист занят по горло. А потом он решает только самые неотложные дела. Наскоро принимает решение и рассчитывает на беспрекословное подчинение.

— Так вельможи вроде него понимают свои обязанности? — фыркнул Никола. — Интересно знать, если бы в жилах у него текла истинно благородная кровь, он вел бы себя таким же образом или иначе?

Дядя Леон понизил голос:

— Жану Ле Висту прекрасно известно, какое о нем бытует мнение. — Судя по голосу, он грозно сдвинул брови. — Думаю, тяжкий труд и преданность королю для него важнее, чем пересуды художников вроде тебя, которые, обслуживая его, не питают к нему уважения.

— Не так уж мало во мне уважения, чтобы потерять такой заказ, — торопливо заверил Никола.

— Охотно верю. Важно быть практичным. Деньги есть деньги — что для дворянина, что для нищего.

Оба рассмеялись. Я вскинула голову и едва не стукнулась о крышку стола. Мне очень не понравился этот смех. Нельзя сказать, что папа мне близок, он холоден со мной, как холоден и со всеми, но неприятно было слышать, как его именем и репутацией бросаются, как будто это кость для собаки. А каков дядя Леон! В следующий раз непременно отдавлю ему ноги. Или еще того похуже.

— Не буду лукавить, рисунки твои неплохи, — произнес он наконец.

— Неплохи! Не то слово!

— Если ты попридержишь свой язык, я подскажу, на что обратить внимание, чтобы ковры стали много лучше — лучше, чем ты способен себе вообразить. Ты не можешь от них отстраниться и поэтому не видишь свои недостатки. Тут необходим посторонний глаз.

— Какие еще недостатки?

Никола словно прочитал мои мысли. Разве возможно сделать рисунок, на котором была я, красивее, чем он уже есть?

— Пока у меня две идеи, но не сомневаюсь, что у Жана Ле Виста появятся еще замечания.

— Что за идеи?

— Предположительно в большом зале будет висеть шесть шпалер, n'est-ce pas? Две большие и четыре поменьше.

— Таков договор с монсеньором.

— С приручением единорога все ясно, но скажи, нет ли в твоих рисунках потаенного смысла? Двойного, так сказать, дна?

Никола переступил с ноги на ногу.

— Что вы имеете в виду?

— По-моему, они указывают на пять чувств. — Леон постучал костяшками по рисунку, а мне показалось, что прямо по моей голове. — Дама, играющая на органе, к примеру, означает слух. Та, что держит единорога за рог, — естественно, осязание. — Он опять забарабанил по столу. — Дама, которая плетет венок из гвоздик — обоняние, хотя, может, эта связь и не так очевидна.

— Венки из гвоздик носят невесты, — пояснил Никола. — Дама соблазняет единорога, предвкушая свадьбу и супружеское ложе. При чем здесь обоняние?

— Что ж. Так я и предполагал, что у тебя не хватит мозгов. Значит, это случайность.

— Я…

— Но теперь ты хоть видишь, что можно еще извлечь из рисунков. Пусть единорог — или другой зверь — нюхает венок. А на том рисунке, где он положил ноги даме на колени, она может держать перед ним зеркало. Это будет зрение.

— Но тогда получается, что единорог вроде как бесполезный.

— Ну и что. Какая, скажи, польза от единорогов?

Никола не ответил. Может, услыхал мой сдавленный смешок из-под стола.

— Гляди, вот дама трогает единорога за рог. Это осязание. Орган — звук. Венок — обоняние. Зеркало — зрение. Что еще? Вкус. У нас остается два ковра — один с Клод, другой — с госпожой Женевьевой.