III. Аромат

— Это меня не удивляет! — воскликнул я, вскакивая с постели.

— Вы не поверили в его смерть? — спросил Рультабиль, и его лицо исказилось сильнейшим волнением, которое мне было не совсем понятно, даже учитывая драматизм ситуации.

— Признаться, не очень, — ответил я, — ему так хотелось сойти за мертвого, что он мог пожертвовать несколькими бумагами во время катастрофы «Дордони». Но что с вами, мой друг? Вы сильно побледнели. Вам плохо?

Рультабиль опустился в кресло. Дрожащим голосом он сообщил, что поверил в «его» смерть только после свадьбы. Он не допускал мысли, что живой Ларсан позволил бы совершиться акту, отдававшему Матильду Станжерсон в жены Роберу Дарзаку. Ларсану достаточно было просто показаться, чтобы воспрепятствовать этой свадьбе. Конечно, такое появление представляло для него значительную опасность, но он не колеблясь явился бы в церковь, зная религиозность мадемуазель Станжерсон. Она никогда не согласилась бы соединить судьбу с другим человеком при жизни первого мужа, даже будучи разведенной на основании людской морали. Тщетно убеждали бы ее в недействительности предыдущего замужества. По французским законам, священник навсегда сделал ее женой негодяя.

— Увы, вспомните, мой друг, — прибавил Рультабиль, вытирая выступивший на лбу пот, — в глазах Ларсана «дом не потерял своего очарования, а сад — своего блеска».

Я попытался успокоить Рультабиля, но у него была лихорадка, и он не слушал меня.

— И вот он решил появиться после свадьбы. Так как для меня — и для вас, Сэнклер, не правда ли — эта телеграмма обозначает только одно — «он» вернулся.

— Конечно, но господин Дарзак мог ошибиться.

— Господин Дарзак не боязливый ребенок. Но надо надеяться, надо надеяться, не так ли, Сэнклер, что он ошибся. Нет, нет, это невозможно, это было бы ужасно, мой друг, это было бы слишком ужасно!

Я никогда не видел Рультабиля настолько взволнованным, даже в моменты наиболее трагичных событий в замке Гландье. Он поднялся и начал метаться по комнате, переставляя вещи с места на место и повторяя только одно слово: «Ужасно!»

Я заметил ему, что неразумно предаваться подобной панике на основании телеграммы, которая ничего еще не доказывает и могла быть результатом ошибки. Кроме того, сейчас следует вооружиться хладнокровием, а не впадать в отчаяние, неоправданное для человека его закалки.

— Неоправданное, действительно, Сэнклер, неоправданное!

— Но что же там на самом деле происходит?

— Вы увидите, положение ужасное. И почему только он не умер!

— А почему вы так уверены, что он жив?

— Молчите, Сэнклер! Видите ли, если он жив, то я бы желал быть мертвым.

— Безумец! А она? Кто защитит ее? Если Ларсан жив, то кто кроме вас сможет ее спасти?

— Это верно. Спасибо, мой друг, вы сказали единственное слово, способное вернуть мне волю к жизни: «Она». А я думал только о себе.

И Рультабиль усмехнулся столь мрачно, что я обнял его и попросил объяснить мне причину такого испуга и этих странных мыслей о смерти.

— Я твой лучший друг, Рультабиль! Говори же. Поделись со мной своей тайной. Открой свое сердце…

Рультабиль посмотрел мне в глаза и покачал головой.

— Вы все узнаете, Сэнклер и будете столь же поражены, как и я, мой друг, потому что, я верю, вы меня любите.

Я полагал, что Рультабиль расчувствовался и наконец-то наступил момент полной откровенности, но он лишь спросил расписание поездов и объявил:

— Мы уезжаем через час.