Не выкрикивали цены коробейники. Рынки остались закрытыми. Рыбачьи лодки не ушли вдаль по зеркальным водам озера. Не кружили крылья мельниц. Из каждого храма доносился звон колоколов. Разноречивый, звучный, словно ломаное эхо. Как будто город обрел голос и голос его полнится хаосом горя, говоря за каждого из горожан, за жрецов и жриц, даже за богов в храмах.
Под колокольные звоны Великие Вороны взлетали в закопченное небо, кружились над крышами, создав свой мрачный эскорт — хоровод. Скоро их были целые тысячи. Они кружили темной массой, словно призванные принести тьму в Даруджистан, укутать тело города саваном.
Около Непосед некий мечник замер и повернул искаженное лицо на звуки несогласной колокольной музыки, к птицам. Если и было написано что-то в его глазах, увидеть было некому.
Он повернул к Даруджистану спину и продолжил путь. То, что идти ему некуда, в тот миг значения не имело. Одиночество всегда находит себе тропу, ибо иначе ему придется разделить груз других людей. Неприкаянность — не особо приятная компания для навеки потерянных, но другой они не знают.
В тот же миг другой человек, закованный в кольчугу, сидел в таверне Непосед. Мысль о присоединении к процессии показалась ему слишком… невыносимой. Каллор презирает похороны. Прославление неудач. Низменная панихида. Все живые вынуждены предстать перед ухмыляющимся ликом смерти. Нет? такое не для Каллора.
Он предпочел бы пнуть сранорожую уродину прямо промеж гребаных глаз.
Таверна опустела — похоже, никто не разделяет его чувств. И хорошо. Ему всегда хорошо наедине с собой.
Так он твердил себе, уставившись на краденую кружку дрянного эля и слушая адские звоны, слушая карканье стервятников — переростков. Слишком знакомый хор. Смерть, разрушение, горе. — Слышала? — бросил он кружке. — Они играют нашу песню.
Дымка вошла в «К’рул-бар» и обнаружила, что он пуст, только сгорбленная фигура историка сидит на привычном месте. Он смотрел прямо в старую, выщербленную столешницу. Дымка подошла и посмотрела на него. — Кто на этот раз умер?
Дюкер не поднял глаз. — Не «кто», Дымка. Скорее «что». Что умерло? Думаю, оно больше, чем мы можем понять.
Она не сразу спросила: — Хватку проверял?
— Она ушла четверть звона назад.
— ЧТО?!
— Сказала, что вернется.
— И что? Это все, что она сказала?
— Еще кое-что. Насчет каких-то «треклятых браслетов». — Он наконец-то поднял взор, как всегда мрачный. — Сядь, Дымка. Прошу. Не люблю быть в одиночестве. Не сейчас. Она вернется.
В этот миг наверху оглушительно зазвонил колокол. Малазане даже присели.
— Боги подлые! — ругнулась Дымка. — Кто на колокольне?
Дюкер нахмурился: — Здесь еще только Сциллара. Подозреваю… — Он замолчал, и взгляд стал еще мрачнее.
Дымка шлепнулась на стул. — Пусть поскорее устанет, или я пойду наверх.
Они сидели, слушая трезвон. Дымка смотрела на Дюкера, удивляясь его нарастающему унынию. А потом ее саму как ударило: — Я думала, мы отвязали колокол!
— Точно. Он в погребе.
— Ох.
Неудивительно, что он словно привидение узрел.
— Задумал ему голову отрубить? — поинтересовалась Семар Дев.
Карса Орлонг стоял над трупом убитого им Пса. Услышав вопрос, он хмыкнул: — Может, кухонным ножом? Смотри, мой клинок увяз в спинном хребте. Это словно дерево рубить.
Семра почувствовала, что дрожит, и решила, что это утомление. — Они твои дочери, правда?
Карса поглядел на девушек, которые стояли молча, изучая его, выжидая. — Однажды я изнасиловал мать и дочку. |