Может, и к лучшему, по крайней мере есть время подумать о том, как представить ситуацию в более выгодном для себя свете. Давненько она подумывала о том, что от завуча до директора один шажок. Может, это и есть её шанс? Пожалуй, она сама так и не дошла бы до своей покровительницы, всё дела, дела, какие-то заботы, времени совсем нет. Но раз так всё сложилось и она здесь, нужно быть полной дурой, чтобы не воспользоваться случаем. Почему бы, собственно, и нет? Произвол директора, самоуправство, нарушение прав личности — да сколько угодно поводов для увольнения. Правда, Гончарова моложе её, ну так что ж, она ж не замуж собралась, десять лет туда, десять — обратно, не велика разница.

Устав от раздумий и бесполезного подпирания стен, Евдокимова сделала глубокий вдох, окончательно восстанавливая дыхание. Покопавшись в сумочке, она нашла пудреницу; повернувшись к свету окна, щёлкнула крышкой округлой коробочки. Вытянув шею, поднесла зеркало ближе к лицу и, слегка поворачивая голову из стороны в сторону, оглядела свой внешний вид.

Волосы, много лет подряд подвергавшиеся нещадной химической завивке, были выкрашены в нейтральный тёмный цвет и уложены с аккуратностью, волосинка к волосинке. К великому сожалению, такая строгость в причёске была вынужденной. То ли годы давали знать своё, то ли от частых химий, но волосы заметно поредели, и без утомительной ежедневной процедуры укладки напоминали коротко остриженный искусственный мех, свалявшийся от долгого лежания в тёмном уголке старого гардероба. Зато после укладки они принимали форму округлой ровной шапочки, не доставляя хозяйке ни малейших проблем своим непослушанием до самого вечера, так что, как говорится, в каждом минусе обязательно есть свои плюсы, нужно только уметь воспользоваться ими. А пользоваться ими Евдокимова умела в совершенстве. Небольшие морщины были выровнены толстым слоем тонального крема; брови выщипаны в тонкую изогнутую дугу, дорисованную карандашом до нужной длины, а накрашенные в несколько слоёв ресницы делали её значительно моложе, позволяя скинуть по крайней мере лет пять-шесть. На самом деле, её можно было бы назвать даже симпатичной, если бы не яркий контраст вечно улыбающихся губ, подведённых агрессивно-алой помадой, и холодного, жестокого в своей неподвижности выражения глаз.

Одобрительно кивнув, она слегка улыбнулась своему отражению в зеркале. Вытащив ярко-алую губную помаду, она растянула губы и подправила потерянный цвет. Потом, тщательно потерев одну губу о другую, издала еле слышный щелчок, внешне похожий на поцелуй, окончательно выравнивая поверхность. Сложив губы трубочкой, проверила, не осталось ли неокрашенного сектора, и только после этого закрутила помаду и бросила её в сумочку.

Сумка висела на локтевом сгибе, а пудреница была крепко зажата в ладони левой руки. Правой она взяла пуховку, собираясь изничтожить заблестевшее пятнышко на кончике носа. Коридор был абсолютно пуст, видимо, потому, что было ещё раннее утро и не все кабинеты приступили к работе. Пустыми были даже кожаные стулья, стоящие около окон вдоль всего коридора. Лёгкими движениями кисти Евдокимова принялась наводить марафет своей «великолепной фотографии», когда за её спиной отворилась дверь и в проёме показался мужчина в зеленоватом костюме.

Не поворачиваясь, а просто посмотрев в зеркало, Евдокимова сумела оценить качество костюма. Мелкий диагональный рубчик упругой ткани произвёл на неё хорошее впечатление. Белая накрахмаленная рубашка, слегка ослабленный узел дорогого галстука — всё было к месту. Изменив угол наклона зеркала, Евдокимова едва заметно усмехнулась: ну и чем она не Шерлок Холмс? Но, когда Наталья Эдуардовна увидела лицо респектабельного господина, внешний лоск её словно испарился: она вспомнила, где она встречалась с этим отвратительным типом, никогда не идущим на компромисс и не уважающим признанные школьные авторитеты. Это был отец близнецов, Вороновский Лев Борисович, собственной персоной.