– Намажьтесь, когда припечет.

Я открыл ее и понюхал.

– Кокосовый крем.

– На травах и растительном масле. Сам делаю. Защищает от солнечных ожогов.

Крем скоро пошел в дело, потому что мы оказались в настоящем пекле. В небе не было ничего, кроме солнца: облака его покинули. Мы шли по самому знаменитому проливу в мире, повторяя маршрут, по которому уже сотни лет бороздили воды мореплаватели: китайцы, арабы, португальцы, голландцы и англичане. А до них – кто знает?

Я сел рядом с Эндо-саном и довольно вздохнул. Он взглянул на меня поверх книги, которую читал:

– Доволен?

Я кивнул и принялся рассказывать о визите к тете Мэй. Он отложил книгу и откинулся на спинку стула.

– Расскажи про свою мать.

Я рассказал то, что помнил, бродя по отмелям своей памяти.

– А теперь мой дед, которого я никогда не видел и который отказался от матери, когда та вышла за отца замуж, хочет со мной познакомиться.

– Тогда тебе надо с ним встретиться. Семья – это самое важное, что у тебя есть и будет.

– Вы на самом деле считаете, что мне стоит познакомиться с дедом?

– Хай. Возможно, он тебе даже понравится. – И Эндо-сан вернулся к книге.

Я думал о деде, с которым никогда не встречался, гадая, чего ему от меня нужно. Сверившись с собственными чувствами, я обнаружил, что не чувствовал к деду почти ничего, кроме проблесков упрямой неприязни, происходивших больше от чувства отверженности, чем от чего-то еще.

К середине нашего путешествия двигатель застучал с другим ритмом. Было три часа пополудни, и я уснул на палубе. Проснувшись, я почувствовал, что мы слегка изменили курс. Я сложил ладонь козырьком и огляделся.

Мы подходили к прибрежным мангровым болотам. Береговая линия приближалась, волны украшали прибрежные скалы белой пенистой оторочкой. Вместо твердой земли берег представлял собой бесконечные заросли мангровых деревьев, корни которых были обнажены начинавшимся отливом – на вид они были скользкими, блестели от влаги и напоминали искореженные подагрой суставы. Вода вокруг потеряла бирюзовый оттенок, испорченная ржавым корневым настоем, как перестоявший чай.

Птицы гонялись за собственным отражением в воде и то вылетали из джунглей, то залетали обратно, поднимаясь высоко над деревьями.

Двигатель заглох, и я вдруг услышал тишину болот, пронизанную птичьими трелями и жужжанием насекомых. Плеск воды у корней звучал уныло. Пока мы покачивались на прибрежных волнах, мальчишка-малаец бросил якорь. В разрыве мангровых зарослей показалась причальная платформа. По ней бегала дворняга, которая облаивала нас, кидаясь из стороны в сторону так бессмысленно и глупо, как могут только собаки.

– В двадцати милях к югу от острова Пангкор. Ты так крепко спал, что я не стал тебя будить, когда мы проплывали мимо. Мы сойдем здесь, в Кампунг-Пангкоре.

– А что мы будем здесь делать?

– Навестим друга.

Мальчишка-малаец загрузил сампан ящиками из трюма. Мы спустились в лодку по веревочной лестнице, и капитан Альберт повез нас к пристани. Эндо-сан держал длинный ящик, который я помогал ему загрузить на корабль. Ящик был на удивление тяжелый, но я удержался от вопросов о его содержимом.

К тому времени, когда мы добрались до пристани, там собралась маленькая толпа. Она состояла сплошь из малайцев, темнокожих и широкоглазых, которые пялились на нас и громко горланили.

Едва мы успели подняться на платформу, как сквозь толпу протиснулся низенький японец и поклонился Эндо-сану.

Они пошли вперед, говоря между собой по-японски. Я шел следом на некотором расстоянии, слыша, как капитан Альберт кричит собравшимся, чтобы те позаботились о ящиках.