— Я понятия не имею, о чем вы говорите, — ровным тоном произнес он. — До сих пор мое начальство ничего мне не говорило. Я приехал сюда, чтобы побеседовать с леди Мод Грей и только, ни о каком следствии в Данкаррике речи не было. — Когда Мораг поставила перед ним блюдо с яичницей, Ратлидж посмотрел на молодого констебля и предложил: — Ради всего святого, старина, сядьте и поешьте, тогда и я смогу спокойно позавтракать!

Маккинстри густо покраснел и ответил:

— Я уже позавтракал, сэр… если вы не против, конечно!

— Тогда выпейте чаю. И начните сначала. Констебль выдвинул стул и покосился на Мораг. Та, не говоря ни слова, поставила перед ним чашку. Всем своим видом она давала понять, что Маккинстри перешел границу. Она неодобрительно поджала губы.

Хэмиш, оживившись, заметил: «Он верит в то, ради чего сюда приехал».

Маккинстри налил себе чаю и машинально добавил молока и сахару, как приговоренный, решивший храбро съесть последнюю трапезу. Затем, не прикасаясь к чаю, он довольно сухо начал:

— В нашем городке живет одна женщина. Хорошая женщина… но про нее кто-то стал писать анонимные письма. Их присылали не по почте, понимаете? Подсовывали под двери или прикалывали прищепкой к бельевой веревке, там, где их первым делом заметят утром.

— Ясно, анонимные письма. Что в них? Обычно у анонимных писем бывает тема.

— В двух словах, сэр, в письмах ее называют распутницей. Естественно, среди соседей пошли слухи, разговоры. Никто ни в чем ее не обвинял открыто. И вот что мне труднее всего понять. Никто не дал ей возможности объясниться. Все тут же повернулись к ней спиной. Оказалось, видите ли, что она лгала соседям, и они решили, что она предала их доверие. — Констебль нахмурился. — Наверное, они сами убедили себя в том, что она кругом виновата, чтобы оправдать потом свои поступки… Другого объяснения я не вижу. Дальше — хуже. После обвинений в распутстве ее обвинили в том, что она убила мать ребенка, которого потом выдала за своего. По этому обвинению ее и арестовали. Инспектор Оливер расскажет вам о том, как нашли кости… А мне не дает покоя вот что: присяжные с радостью признают ее виновной и приговорят к повешению. Все решили, что их одурачили, и они хотят за это отомстить. — Маккинстри вспомнил о чае, отпил глоток, обжег язык, но заговорил снова, отчаянно желая, чтобы гость из Лондона его понял: — То, что у нас сейчас творится, напоминает мне времена охоты на ведьм. Тогда многие верили в колдовство и потому посылали невинных людей на плаху или топили. Многих охватила истерия, и никто не прислушивался к доводам рассудка. По-моему, то же самое происходит и сейчас. Не знаю, почему я сам не заразился… — Маккинстри, конечно, знал, только не хотел в этом признаться даже себе — он влюблен в Фиону и считает ее жертвой, а не убийцей. Может быть, он тоже подвержен истерии… Подумав об этом, констебль вдруг испугался.

— Вы были одним из тех, кто вел следствие? Тогда вы должны точно знать, насколько обоснованны выдвинутые против нее обвинения, — заметил Ратлидж. — У нее хороший адвокат? Судя по тому, что вы рассказываете, хороший адвокат ей не помешает.

— Да, хороший… хотя мне он и не нравится. Я все время пытаюсь докопаться до сути, потому что мне кажется, что никто, кроме меня, не занимается делом всерьез. И пусть мы нашли улику, которая изобличает ее… Может быть, найдутся и другие улики, указывающие на кого-то другого! Только я не умею их найти. Даже не знаю, с чего начать. У нас в Данкаррике преступления совершаются нечасто.

— Но ведь вас учили расследовать преступления, — возразил Ратлидж. — В чем же трудность?

Маккинстри пальцем сделал дорожку в горке сахара, которую он, разволновавшись, просыпал рядом с чашкой.