— А ты меня и не обидел. Я, Василий, может, и не во всем с тобой согласен, но с некоторых пор тоже к революции отношение переменил. Вот, представь; живешь ты не очень хорошо. Может, и впроголодь. Может, одежонку даже не на что купить, а тут приходит к тебе незнакомец и приносит кошелек, полный денег. Мол, возьми, купи себе, что нужно, и горя не будешь знать. Ты спрашиваешь, откуда это? Он и объясняет: да вот сейчас в темноте человека подкараулил, зарезал, а его деньги взял, чтобы тебе облегчение сделать. Ты возьмешь?

— Я бы не взял, — сказал внимательно слушавший Алька.

Герасим потрепал его по голове.

— Вот и я не хочу брать чужого, да ещё и кровью политого. Почему-то большевики считают: раз человек бедный, значит — жадный, неразборчивый, и ему все равно, какими средствами светлая жизнь строится. Я много лет прослужил на флоте. Разные офицеры там служили. И такие, что руки распускали, и пьяницы тихие. Но, в основном, были моряки отличные, Отечеству преданные. С ними любой матрос за счастье считал служить. И вот я видел в Севастополе…

Он помолчал, стиснув зубы, — воспоминание было не из приятных.

— Расстреливали царских офицеров. Ну как бы белых. Всех подряд. Зачем? Немцы так не зверствовали, как наш солдат, русский рядовой. Говорят, урки так новичков кровью повязывают. Смотришь, а уже назад дороги нет: руки в крови. Одним словом, не по нутру мне такая власть, которая людей в зверей превращает.

— Страшную картину ты, Гера, нарисовал; если убедить себя, что богатого убить — не грех, так любое злодейство можно оправдать… А вы, княжна, как к революции относитесь?

— Одним словом и не скажешь. Раньше, когда о французской революции читала, восторгалась, самой хотелось на баррикады, а вот столкнулась с нашей революцией лицом к лицу, испытала сильное потрясение. Не знаю, будет ли вам это интересно?

— Будет-будет, — заверил её Алька, — ты очень интересно рассказываешь!

— Случилось так, что однажды я попала в облаву. Искали какого-то Бориса, не помню фамилии. Небольшой отряд возглавляла женщина. Сначала я ей позавидовала: красивая, в кожаной тужурке, тонкая талия, вся ремнями перетянутая, на вьющихся волосах — папаха. Одним словом, амазонка революции. Стали они народ в кучу сгонять, а один человек вдруг побежал. Эта женщина его и пристрелила. Да так хладнокровно. Я обратила внимание: она тут же закурила и рука у неё не дрожала! Как будто в тире выстрелила, а не человека убила! Интересно, что бы сказал о ней встретившийся нам полковник? А ведь ворона, пожалуй, единственное живое существо, которое я могла бы убить.

— Даже если бы на тебя напали? — удивился Алька.

— Не знаю. До сих пор такого не случалось.

— Сплюньте! — торопливо перекрестился Аренский.

— Хорошо, сплюну, — рассмеялась Ольга, — что мне ещё остается? Судя по всему, для революции я — самый неподходящий человек. Тем более лишилась всего: родных, обеспеченной жизни, кажется, даже имени. Зато я встретила вас и точно знаю, — не случись этой встречи, туго бы мне пришлось!

— Русские должны друг другу помогать, — растроганно повторил свое любимое изречение Василий Ильич. — Жить все равно надо.

— С нами не пропадешь! — солидно встрял Алька.

— Василий прав, — поддержал Герасим, — мы должны держаться друг друга.