— Спасибо, — сказал Долл и похромал вперед, опираясь на плечо мужчины.

Нога у него болела меньше, чем он ожидал. Ноющим мышцам от движения тоже полегчало, хотя порезы и царапины немилосердно саднили.

Спуск по склону был медленным и мучительным, даже когда они добрели до тропинки, по которой, по словам незнакомца, он шел накануне.

— Овцы — не люди, — сказал мужчина, когда они добрались до первого резкого понижения дороги. Он сполз вниз первым, Долл — следом. Незнакомец подхватил его, не дав поврежденной ноге коснуться земли. Это была практически самая длинная его речь за все время, не считая периодических «здесь поаккуратнее» и «этот камень шатается».

Солнце стояло у них над головами, когда дорожка внезапно расширилась и привела их в заросшую травой долину, где сходилось несколько овечьих троп. Впереди над сбившимися в кучку невысокими строениями поднимался дымок. Впервые за многие дни Долл ощутил запах готовящейся еды; в животе у него снова заурчало, ноги внезапно стали ватными. Он мешком повис на плече своего спутника, и тот, пробормотав что-то, обхватил его крепче.

— Потерпи еще немного, парень. До сих пор ты отлично держался, — сказал он.

Долл прикрыл глаза и сглотнул, но на ногах устоял. Мужчина помог ему дойти по широкой дорожке до поляны, где кто-то вкопал по обеим сторонам от кострища по грубой скамье. У домов никого не было видно, но, судя по запаху, внутри кто-то хлопотал. Мужчина усадил Долла на скамью и наклонился, чтобы размотать лодыжку.

— Мне не обойтись без рубахи, парень, иначе никто и слушать меня не захочет, а я собираюсь попытаться добыть нам еды. А там, в долине, должны расти нужные травки для твоих ран.

Лодыжка Долла приобрела довольно пугающий зеленовато-лиловый оттенок; теперь и нога у него тоже распухла. Мужчина натянул мокрую и грязную рубаху и направился в одну из хижин с такой уверенностью, как будто знал ее обитателей лет сто. Долл огляделся по сторонам и заметил, что из-за угла дома кто-то наблюдает за ним. Ребенок. Он отвел глаза, потом быстро повернулся обратно. Мальчишка, в изодранной рубашонке, практически ничем не отличающейся от его собственной, и коротких штанишках. Босиком, как и он сам. Мальчик робко улыбнулся; Долл улыбнулся в ответ. Мальчик подошел ближе; он годился Доллу в младшие братья, если бы они у него были.

— Что с тобой случилось? — спросил мальчик. — Он тебя бил?

— Нет, — ответил Долл. — Я упал со скалы.

— Это надо перевязать. — Мальчик указал на его лодыжку. — Ты хочешь есть?

— Мне нечем отблагодарить, — сказал Долл.

— Ты ранен. Это милость Небесной Госпожи, — сказал мальчик. — Разве там, откуда ты пришел, такого нет?

— Есть… Я просто…

— Сейчас что-нибудь принесу, — сказал мальчик и в один миг умчался прочь, юркий как уклейка.

Через минуту он уже возвращался с толстым ломтем хлеба в руке.

— Вот, путник; да не оставит нас Небесная Госпожа своей милостью.

— Да благословенна будет Небесная Госпожа. Долл преломил хлеб, отдал один кусок мальчишке и принялся оглядываться в поисках мужчины. Того нигде не было видно; открытая дверь наводила на мысли, куда он мог подеваться. Долл откусил от своей половины, мальчик последовал его примеру.

Никогда в жизни он не ел ничего вкуснее, чем этот хлеб, — он даже забыл о боли в поврежденной ноге и обо всей остальной боли тоже. Он с легкостью мог бы проглотить весь кусок, но честно отложил половину для своего спутника — на тот случай, если ему ничего не дадут.