|
А Татьяне никакого прикава и не надо было. И без приказа перегрызла бы глотку каждому, кто попытался пальцем тронуть ее башню. Без нее, Татьяны Осокиной, и в голову бы никому не пришло строить, не то что на самом деле построить. А так стоит преобразователь. И не просто стоит. С его помощью и корабль этот бандитский вовремя заметили, и уж не одного нового оххра изготовили.
Да, дороговато, конечно, заплатила ты, Танька, за этот проект: самое дорогое из сердца вырвала, раздала оххрикам. Верно, остальные не бросили ее. Не то что делились, — прямо-таки силой навязывали память сердца. Иван Андреевич, Паша, ребята, Сергей с Надькой и этот вот… Она гмыкнула. Ишь ты, человек немолодой, а ластится. И так руку положит и эдак, вроде случайно коснется. Чудак… Как это он не понимает, что не может она так, что у нее законный муж есть, дочка взрослая… А он… Чудак… Она поняла, что он засматривается на нее, когда вдруг заметила, что у него стали другие руки. Ни морщин, ни коричневых пятен. Она как увидела, чуть со смеха не покатилась, но вовремя спохватилась. Сама-то тоже… Начала с носа, уж очень ей хотелось посмотреть па себя не с буратинпьим постылым носом, а с курносеньким, о котором всю жизнь мечтала. Потом осмелела и волосы себе подсветлила, попышнее сделала и посветлее. Нет, не блондинка, кто теперь поверит, что ты блондинка от природы, а не от химии, подсветлить в меру, — это совсем другое дело… Ишь, опять руку на плечо положил… — Татьяна Владимировна, — прошептал Александр Яковлевич, — Танечка… — Ну что, что? Ну прямо как мальчишка, весь волнуется, прямо на глаз видно, как переживает, чудак… — Танечка… Я хотел сказать вам… — Что, Александр Яковлевич? — Я никогда не думал… вернее, я там, — он показал носом на оранжевое небо, — я там… на Земле, никогда не думал, что судьба преподнесет мне еще… такой необыкновенный подарок… Чуда-ак… Но трогательно так говорит, подумала Татьяна и чуть повела плечом. Но не так, как раньше, чтобы сбросить тяжелую его руку, а чтобы улеглась она поудобнее на плече, на впадинке около шеи, чтобы ощутить дрожь этой руки. Как мальчишка прямо, трепещет весь. Александр Яковлевич… Необыкновенно щедрой вдруг почувствовала себя Татьяна. Вот ведь всю жизнь просидел человек в аптеке, неглупый притом человек, образованный, и не видел счастья. А она, Танька Осокина, не повела на этот раз плечом, не сбросила его руку, и сидит человек, дрожит, себе не верит, боится пошелохнуться. Чу-у-да-ак… — Так какой же подарок? — спросила Татьяна. Лукавила и знала, что лукавит, просто хотелось услышать, как будет он говорить. Красиво говорит, это верно. — Я не умею сказать, Тапочка. Я знаю лишь, что не заслужил такого счастья… — Какого? — направила Татьяна аптекаря на верный курс. Какой бы ни был мужчина образованный и самостоятельный, а без женской направляющей руки, того и гляди, собьется с лыжни. — Танечка, я счастлив, когда могу находиться подле вас, смотреть на вас, дышать одним с вами воздухом. Может быть, это выглядит глупо… — Нет, — твердо сказала Татьяна. — Что нет? — испуганно вскинулся Александр Яковлевич. — Это не выглядит глупо… И в первый раз за долгое время мучительное напряжение покинуло Александра Яковлевича. Слова Татьяны еще проявлялись в одуревшем от счастья мозгу, а на глазах уже дрожали слезинки. Или казалось ему, что дрожат, какая разница? — Танечка, любовь моя, спасибо тебе за то, что ты есть… — Он склонился над ней, но не поцеловал, а прижал щеку к груди и начал тихо вздрагивать. |
