— Марана? Ты назвал меня мараной? — взвизгнула аса. — Тебе никогда в жизни не разрешат не только встречаться с Чуной, тебе никогда не разрешат даже заходить в первый сектор, а ты назвал меня мараной, как назовет меня муж дочери! Один раз ты избег того, что заслужил, но теперь тебе не миновать пятнадцатого сектора!

— Мама!

— Молчи! Да, не миновать! Я сама буду приходить туда и смотреть, как ты, волосатый и вонючий, будешь ползать по ямам и канавам, собирая отбросы!

— Что случилось, Кера? — послышался сонный голос, и в дверях появился отец Чуны. — Неужели я не заслужил покоя в своем собственном доме? — Он высоко поднял голову, и даже в призрачном белесом полумраке видно было, как на шее у него блеснул золотой знак.

— Предоставляешь, опять приполз к нам этот Лик Карк, приполз к Чуне ночью, перед утренним ветром, и назвал меня… я даже не могу выговорить… мараной…

— Мама, он не хотел этого! — крикнула Чуна и рванулась к матери.

Но Лик удержал ее.

— Вызови стерегущих, — важно сказал глава семейства, — пусть его уведут, мне нужно отдыхать.

— Я… — начала было мать Чуны, но запнулась.

— Что ты хотела сказать?

— Контакт не работает… — тихо пробормотала аса, и в голосе ее послышалось извинение, как будто она была виновата в том, что контакт не включался.

— Как это — не работает? — визгливо закричал отец. — Смогу я обрести когда-нибудь покой в этом доме?

— Дело не в вашем доме, — усмехнулся Лик, — контакт больше не работает нигде. Потому что машина больше не существует.

— Машина, да будет благо… — пробормотала пораженная мать Чуны, — не существует?

— Мы сломали ее, уничтожили! — гордо воскликнул Лик.

— Лик! Но это же нехо…

— Я знаю, Чуна, — засмеялся он, — я знаю, что ломать машины нехорошо и невежливо, но эту машину нужно было сломать. Пойдем Чуна, я увожу тебя…

— Из первого сектора? — недоверчиво спросил отец.

— Секторов тоже больше нет.

— Так, значит, ничего больше нет?

— Почему же, есть мы!

— Эй, Лик! — донесся с улицы крик. — Мы пришли и ждем тебя!

— Иду! — крикнул в окно Лик и нежно потянул Чуну за руку.

— Идем, асочка моя маленькая…

— Но это же…

— Идем.

Он подвел ее к окну, вылез сам и потянул за собой. На улице послышался первый шелест утреннего ветра.

— Мама, папа… — хотела что-то сказать Чуна, но не успела, потому что уже бежала по стене за Ликом.

Дул утренний ветер, гнал по улицам клочья серого, грязного тумана. Было сыро, холодно, страшно, весело, и сердце озорно и щекотно летело куда-то в пропасть…

Корабль стоял на буром холме, и две тени от него скользили по песку и камням.

— Ну вот, — сказал Павел Мюллеру, — и приехали. Иди ты первый.

— Нет, ты.

— Хватит спорить, — тихо сказал Старик, — был бы с нами Иван Андреевич, он бы живо навел порядок.

Мюллер открыл люк, и в отсек пахнул родной сухой зной Оххра. Но он не заметил его, потому что вокруг корабля стояли оххры. Он никогда не видел столько оххров сразу. Казалось, весь Оххр собрался у корабля. Они не лежали обычными камнями, они стояли, окружив корабль огромным кольцом, и кольцо это состояло из сотен Павлов, Иванов Андреевичей, черно-белых дворняжек, Стариков, Штангистов и кошек.