В эту минуту, чья-то рука протянула мне свечу, женский голос тихо произнес « Взыскание погибших» и та, что обратилась ко мне с просьбой, так и не увиденная мною, растворилась в толпе.

Бежали минуты, свеча тихо плавилась у меня в руке, а я так и не могла вспомнить в какой части храма висит редкая эта икона.

Тогда я решила предать свечу вперед, в гущу народа, где, наверняка, кто — ни-будь да определит ей место.

— « Взыскание погибших» — тихо шепнула я пожилой женщине, стоящей прямо впереди меня, протягивая ей свечу — Да ты то, милая! — не рассерженно, но удивленно обернулась она ко мне, подслеповато моргая выцветшими старческими глазами. — Вот же она, над тобою, Матушка заступница. « Взыскание погибших» — вон этот образ Матери Божьей и зовется. — старушка смотрит куда-то поверх моей головы, и следуя за ней взглядом, я обретаю то, что так настойчиво искала несколько минут назад.

Никогда, ни в одном из множества образов, запечатлевших Пречистую Деву Марию, я не встречала ранее такой доброты и жалости, такого ясного, исполненного света и нежности лика, один только взгляд на который переполняет сердце надеждой.

И Она смотрела прямо на меня.

Смотрела все это время, безотрывно, пытаясь привлечь к себе мое издерганное, рассеянное, неблагодарное внимание.

Она хотела быть замеченной мною, и хотела слушать меня.

Все это вижу я в распахнутых лучистых глазах.

А кончики нежных губ как будто слегка шевелятся, складываясь в едва различимую ласковую улыбку, ниспосланную сейчас лично мне, чтобы подбодрить меня и позволить говорить.

— Матушка, Пресвятая Богородица, Пречистая Дева Мария, ты заступница всех сирот, прости великий грех мой и заступись за меня перед сыном твоим.

Матушка, научи меня, как поступить и как жить дальше, убереги меня от страшного греха и пошли мне избавление от моих страданий. Но более тебя прошу, Матушка, Пресвятая Богородица, научи меня, как избавить от страданий душу раба твоего Егора, помоги ему, пошли покой его душе. Если и вправду, Господом Богом дозволено нам соединиться в том, ином мире, научи меня, как сделать это, не совершая смертного греха, в котором уже повинна я, ибо мысленно совершила его не один раз и готовлюсь совершить наяву. Спаси меня, Матушка, потому что не к кому мне более обратиться, нет у меня никого на всем белом свете. Тот, кого любила я больше жизни, предал меня, и одной тебе ведомо, как я страдала, какою болью исходило мое сердце, как надрывалась душа! Но теперь он зовет меня к себе, так как же я могу не последовать его зову? Ведь ему плохо, он страдает, и только я могу ему помочь. Ведь я простила его, как учишь ты и сын твой, Господь наш Иисус Христос! Но как же помочь ему, не совершая смертного греха?! Как, матушка?!! Научи, помоги, пошли мне скорую смерть, чтобы не нарушала я Законов Божьих, и не губила свою бессмертную душу! Ты ведь знаешь, ничто не держит меня на этой земле, и жизнь не дорога мне, и уже даже смерти не боюсь я, но боюсь смертного греха.

Как же поступить мне, Матушка Богородица, Пречистая Дева Мария, прошу, научи!…

Откуда взялись во мне сейчас все эти странные слова, чудным образом складывающиеся в целые фразы, довольно складные, а главное, поразительно точно отражающие состояние моей души, я не знаю.

Но я говорила и говорила, обращаясь к светлому лику, шепотом, торопливо, при этом слезы ручьями катились из глаз, а руки сами молитвенно сжимались у груди.

Я говорила, возможно, уже повторяясь и захлебываясь слезами, и мне хотелось кричать, и упасть на колени подле иконы и биться головой о пол, как это делают некоторые верующие люди. И только толпа, плотно подпирающая со всех сторон, останавливала меня от этого.

Но она не могла помешать мне говорить.

А внутри меня словно прорвалась какая-то невидимая плотина, и хлынувший поток чувств: горя, растерянности, страха, любви и жалости к Егору рвался наружу, к единственной, внимательной и сострадающей мне слушательнице.