Но среди них не было деток-малолеток… Я рассуждаю, как замшелая старуха на лавке около подъезда. Глупо.
Ирка прикуривает у девчонки, называя ее Светик.
– Гляди, детка, – указывает Светику на меня пальцем Бомбос. – Среди нас герой войны. Выкладывай, сколько фрицев уложил? Или как вы их там называли?
Я молчу. Внезапно, откуда ни возьмись, накатывает такая злость, что кулаки сжимаются сами собой. Так бы и засветил этому жирному козлу промеж глаз. Неужели я водил дружбу с этим уродом? Неужто я был одним из них?!
– Я с чеченцами не знакомлюсь, – гордо заявляет Светик, кокетливо поведя блестящими каштанами в мою сторону. – Принципиально.
– Умница моя, – щиплет ее за тугую щечку Бомбос. – Патриотка.
Наговорившийся по мобильнику Дрына с заговорщицким видом берет меня под руку.
– Слушай, Костыль, мне тут один чувак денег должен… Не поможешь по старой дружбе?
– Когда это, – говорю, – я выбивал долги?
– Ну, ты ж теперь…
– Мальчик. – Я отстраняю его руку. – Ты что-то перепутал. Я был в армии, а не на зоне. Понял?
Я стараюсь быть спокойным, но последнее слово получается несколько громче остальных. Возможно, тому виной невыносимый музыкальный шум, от которого медленно, но верно начинает ломить виски. Я опрокидываю пиво, но лучше не становится. Сейчас бы грамм сто…
Иду к бару, беру еще два пива.
– Я думал, чего покрепче возьмешь, – будто читая мои мысли, базарит прицепившийся как клещ Бомбос. – Солдат удачи. Пушку-то с собой не привез?
– Целых две, – говорю.
Глаза Бомбоса загораются парой фонарей.
– Н-ну… – оттащив меня в сторонку, шепчет он, брызгая слюной мне в ухо. – Ты серьезно? Продай, а?
На кой тебе? – не удержавшись, интересуюсь я.
– Да так… – Он пожимает плечами. – На всякий пожарный. Круто же! Иду, например, ночью, подгребает шпана, а я их!
Он стискивает зубы, раздувает ноздри и прищуривает глаза, видимо считая себя неотразимым героем боевика. Мне становится смешно и противно. Какого черта я здесь делаю? Да еще этот кретин…
– Ты думаешь, это так просто – выстрелить в человека?
– Но ты же сумел! – шипит он, приближаясь вплотную, словно хочет подпитаться от меня некоей энергией. – Скажи, тебе было страшно? Что ты чувствовал? Ну, Славка…
Я вижу прямо перед своим носом его слюнявые дрожащие губы, распахнутые масленые глазки, горящие омерзительным возбуждением. Тем же, что и у Ирки в наш первый и последний раз после…
– Пошел ты! – Я отталкиваю его потное, пропитанное тошнотворно-приторным запахом одеколона тело. – Отвали, слышишь?! Придурок!
– Это ты придурок! – фальцетом выкрикивает Бомбос. – Тоже мне, герой! Полтора года говно месил, пока другие учились и работали!
Видимо, он что-то прочел в моих глазах, поскольку осекся, отшатнувшись. И даже приподнял ладошку, нелепо, как баба, ожидающая пощечины. Чуть-чуть, самую малость, но мне и этого хватило, чтобы переварить злость и отвращение. Пусть он катится к чертям вместе с этим вонючим кабаком… Хватит с меня боев…
Локтями пробивая дорогу, с шумом выплевывая из груди перегретый воздух, я вылетаю на улицу, оставляя за спиной недовольные возгласы:
– Куда прешь?!
И сочувственные:
– Перегулял…
Следом выскакивает взъерошенная Ирка:
– Что случилось?
– Я ухожу. |