|
Их сфотографировали всего за несколько недель до того дня, дольше которого брату не суждено было прожить. Эт сидела в кресле без подлокотников, а Чар стояла позади нее, опершись на спинку. Сэнди в матросском костюмчике расположился, скрестив ноги, на полу – или на мраморной террасе, как можно было подумать благодаря всего лишь пыльной пожелтевшей ширме, создававшей на снимке иллюзию колонны, драпировки и пейзажа из тополей и фонтанов на заднем плане. Перед съемкой Чар заколола челку и подняла волосы повыше, надела ярко-голубое шелковое платье – цвет, конечно, на фотографии не был виден, – доходившее ей до щиколоток и отделанное сложным бархатным узором. Она слегка улыбалась, спокойная и уверенная в себе. Ей можно было дать лет восемнадцать, а то и все двадцать два. Ее красота не имела ничего общего с прелестью аппетитных милашек, которую в те времена тиражировали в календарях и на крышках коробок для сигар: ее красота была пронзительная и хрупкая, непокорная и дразнящая.
Эт долго смотрела тогда на снимок, а потом пошла в кухню взглянуть на Чар. Был день стирки. Женщина, приходившая помогать по хозяйству, проворачивала выстиранную одежду через валки для выжимания, мать села передохнуть и смотрела невидящим взглядом сквозь прозрачную дверь (она так и не пережила гибель Сэнди, да никто и не надеялся, что переживет). Чар крахмалила отцовские воротнички. Отец держал на главной площади табачно-конфетную лавку, и ему каждый день требовался свежий воротничок. Эт приготовилась увидеть перемену в Чар, ведь теперь и фон был совсем не тот, что на фотографии. Но ничего такого не произошло. Почти надменная гармония, замеченная Эт на снимке, и теперь была видна в лице наклонившейся над крахмальным тазом Чар, молчаливой и недовольной (она ненавидела дни стирки, жару и пар, тяжелые мокрые простыни, чавканье стиральной машины… по правде говоря, она вообще не любила домашнюю работу). Эт пришлось понять, без особого, впрочем, удовольствия, что волшебство имеет вполне реальные черты и они проступают там и тогда, где и когда ты этого вовсе не ожидаешь. Она почти уверовала в то, что красавицы существуют только в сказках. Они с Чар бегали смотреть, как по воскресеньям пассажиры сходили с прогулочного пароходика и шли к гостинице. Столько было белого, что слепило глаза, – платья и зонтики дам, летние костюмы и панамы мужчин, не говоря о солнечных бликах на воде, и все это под звуки оркестра. Но внимательно разглядывая дам, Эт обнаруживала недостатки. Грубая кожа или толстый зад, цыплячьи шеи или тусклые волосы, закрученные в пышные прически, скорее всего с помощью бигудей. Эт всегда все подмечала, с ранней юности. В школе ее уважали за самообладание и острый язычок. Когда кого-то из девочек вызывали к доске, именно Эт неизменно сообщала ей, что у нее на чулке дырка или распоролась подшивка на подоле. Именно Эт передразнивала учительницу (но всегда в углу школьного двора, в безопасном месте, чтобы никто не услышал), как та читала в классе «На погребение сэра Джона Мура». И все же Эт было бы приятнее обнаружить красавицу среди приезжих дам, чем признать ее в Чар. Так было бы куда правильнее. Куда уместнее. Только не Чар в мокром переднике, с недовольным видом наклонившаяся над тазом с крахмалом! Эт была из тех, кто не любит противоречий, не любит, когда что-то оказывается не на своем месте, не любит загадок и крайностей. |
