— Но что случилось? И где?

— Где — не суть важно, — отвечаю я. — А как? Это не поддаётся ни малейшему объяснению. Но я бы назвал это помрачением. Сексуальным на сто процентов.

— Убийство страсти?!

Он перешёл на нечто среднее между шёпотом и сипением.

— Представляешь, как чудовищно это звучит? Это был несчастный случай, как я сказал, но его спровоцировало моё помрачение. Ничего бы не стряслось, если бы... у меня не померкло в голове.

— А ты не планируешь этого повторить? — по-прежнему полушипя-полусипя спрашивает он.

— Нет, нет, нет, с ума сошёл... но ты мне поверил?

Внезапно в гостиной вырастает Катрине:

— Десерт будете? — щебечет она. — Я вижу, вы заболтались хлеще нашего.

Кристиан мгновенно преображается. Разгорается, расплывается в улыбке.

— Две минутки, ладно? Мы с Сигбьёрном хотели бы договорить.

— Как скажете.

Катрине удаляется на кухню, и секунду спустя мы слышим женский смех. Вот ведь, поражаюсь я, эти две беседы — в гостиной и на кухне — составляют идеальный контрапункт: наша, мутная, вполголоса, о лишении жизни; их, с шутками и гомоном, о её зарождении. Одна и та же тема, по сути.

— Да, я тебе верю, — отвечает Кристиан; он кажется изрядно протрезвевшим. — Катрине ничего не знает?

Я медленно качаю головой.

— И мой ответ тот же самый, — говорит он.

— Не понял.

— Я бы выдержал. Во всяком случае, попробовал бы выдержать. Более того, я считал бы это своим долгом.

— Ты понимаешь, как это нелегко мне?

— Понимаю, но какой у тебя выбор, Сигбьёрн? Посмотри сам, что ты имеешь: успешная карьера, роскошная квартира и бесподобная женщина рядом с тобой. Никто не знает этого лучше меня — я бы сам мечтал получить Катрине, да жаль мы знаем друг дружку слишком хорошо. Ты можешь разрушить всё это одним махом, доконать Катрине — за что я лично тебя возненавижу, но ты не оживишь ту женщину. Теперь посмотрим, что на другой чаше.

— У неё осталась семья, — говорю я.

— Типа муж и дети?

— Нет, сёстры-братья и родители, я полагаю.

— Да, их ждёт ад. Но станет ли им легче, если выяснится, что произошло? Боюсь, как раз наоборот.

Я воочию вижу череду газетных заголовков и телерепортажей, щеголяющих нечеловеческими, садистскими подробностями, — всё было не так, протестую я, это была любовь, — но никому ничего не объяснишь. Кристиан прав.

— Так что?

— Что? Тебе думать, как жить с этим. Легко не будет. Но если мне позволено дать личный совет, я б рекомендовал тебе не увлекаться Достоевским и алкоголем.

Я улыбаюсь. Кристиан только что преподал мне бесценный урок дружбы. От него я такого не ждал. Я его едва знаю, вспыхивает вдруг мысль.

— Мы должны идти к ним, — говорит он.

— Могу я надеяться... — начинаю я.

— Естественно. Я умею хранить тайны. Не забывай, что я редактор в издательстве. Ты не представляешь, о каких вещах мы вынуждены помалкивать.

— Шутишь? — спрашиваю я. — Ты только и делаешь, что сплетничаешь обо всех без разбору.

— Но никогда ни о чём важном. Давай заключим договор... Если ты никогда к этому не вернёшься, я немедленно забуду всё, что ты наговорил. Весь твой трёп. Договор?

— Трёп? — спрашиваю я.

— Ты ж не станешь говорить, что всерьёз надеялся, будто я куплюсь на такую байку? — Кристиан посылает мне взгляд, в котором поровну и шутливости, и безумия. — Пошли, мне надо выпить.

Мы присоединяемся к дамам и заждавшемуся десерту.