— Извини, тебе что-нибудь нужно? — Наверное, подумала, что этим жестом я хотела привлечь ее внимание.

— Нет-нет, ничего. Все в порядке. Это я так.

Она наверняка заметила мое волнение. Хорошо еще, что больше никому за нашим столом до меня дела не было: все остальные были заняты только тем, что без конца поднимали тосты и кричали один громче другого. Мне показалось, что кто-то из них уже начал напевать("Ау mi nina, mi nina, Virgen del Puerto…" — донеслось до меня), — не знаю, почему они все производили на меня такое странное впечатление: писатель, чьими друзьями все они являлись, был совсем на них не похож. На нем был джемпер с ромбами, очки, какие носят киношные насильники и маньяки, он казался закомплексованным, и при этом у него была довольно милая и очень симпатичная подружка, и его книги (на мой взгляд, довольно претенциозные, но многим именно такие и нравятся) расходились очень хорошо. Потому-то мы и пригласили его в недешевый ресторан. Я мысленно помолилась о том, чтобы пение не продолжилось, — мне не хотелось, чтобы меня отвлекали. Я не могла отвести глаз от стола-сцены. И вдруг мне отчетливо вспомнилась фраза из газеты, одной из тех газет, что в течение двух дней сообщали об ужасном убийстве: "Хирурги пять часов боролись за его жизнь, но не смогли его спасти, и к ночи он умер, так и не придя в сознание".

"Он провел пять часов в операционной, — думала я. — Разве может быть, что за эти пять часов у него не обнаружили "метастаз, распространившихся по всему организму", как говорил мне Хавьер, повторяя слова Десверна?" И тогда я в первый раз отчетливо — или еще более отчетливо, чем прежде, — поняла, что никакой болезни не было. Если только газеты писали правду и врачи действительно в течение пяти часов пытались сделать все, чтобы его спасти, — газетам не всегда можно верить, они слишком часто дают непроверенную информацию. Нет, окончательного вывода сделать было нельзя: версия Руиберриса подтверждала ту, что предложил мне Диас-Варела (хотя это тоже нельзя считать решающим аргументом — многое зависело от того, какую часть правды Диас-Варела открыл Руиберрису, когда давал ему то поручение). Нет, я поспешила с заключениями, и виной всему раздражение, которое я в эту минуту испытывала. Моя уверенность длилась всего несколько секунд (или гораздо дольше?). Всего несколько секунд мне казалось, что наконец-то все стало окончательно ясно (но потом, дома, где я больше не могла видеть эту пару и где ждал меня Хакобо, эти мысли еще не раз возвращались ко мне). Наверное, все дело в том, что меня захлестнула волна гнева, когда я увидела, что Хавьер добился своего, что он получил то, что так хотел получить, что все вышло так, как он задумал. В конце концов, нельзя не признать, что я таю на него обиду, несмотря на то что с самого начала знала, чем все кончится, и не питала никаких надежд. Он не давал мне обещаний, мне не в чем его винить. Чувство, которое я испытывала, не было ни возмущением против бесчеловечного поступка, ни жаждой справедливости — это было другое, куда более низменное, куда более примитивное чувство. Мне не было дела до справедливости и несправедливости: я просто-напросто злилась и ревновала. Любой на моем месте испытывал бы то же самое. "Только посмотрите на них! — думала я. — Прошло совсем немного времени — и их не узнать: она почти забыла о своем горе и кажется вполне довольной и счастливой, он наверху блаженства. Они женаты, они забыли о Десверне и обо мне — я не была серьезной помехой, избавиться от меня было нетрудно. Их счастье было в моих руках. Я могла разрушить этот брак, могла за одну минуту разрушить ту жизнь, которую он так долго и терпеливо создавал, — нет, жизнь, которую он отнял у другого человека, захватив его место.