Все повскакали с мест. Федор Михайлович тоже встал и, сказав: "Ну, последний раз - и домой", пошел к морю. Одик посмотрел ему вслед и увидел на спине, чуть левей позвоночника, два глубоких розовых рубца; кожа на них не загорела, и они так и бросались в глаза.

Катран поднял камеру, и мальчишки двинулись дальше.

- А что это у него на спине? - спросил Одик, догнав Мишу.

Миша повернул к нему острые синие глаза.

- Может, слышал: на свете была война? - холодно спросил он, не сбавляя хода.

- Слышал.

- Молодец, поздравляю… Так вот, от нее… Командиром танка был. Последние слова он произнес уже не глядя на Одика, а вперед, в сторону мыса. И не так презрительно.

Скоро путь им преградил серый бетонный забор со следами тщательно заделанных проломов в нескольких местах.

- Что за олухи отгородили пляж? - сказал Одик, нарочно сказал погрубее, чтобы не думали, что он такого уж нежного воспитания.

- У своего Краба спроси! - Катран сплюнул сквозь зубы. - Его владения! А там, где ты живешь, - филиал! Никто из директоров не пошел на это, а он… Ломали мы, ломали все его ограды, пока бетон не воздвиг! - И совсем спокойно кончил: - Как пойдем - водой или парком?

- Парком, - отозвался Миша.

Глава 7

ОПЕРАЦИЯ "А"

Они отогнули "секретный" кусок бетона, державшийся на металлических прутьях, аккуратно приладили его на старое место, пронеслись через тенистый благоухающий парк и минут через двадцать подошли к пустынной бухте у самого Дельфиньего мыса.

Здесь не было ни дач среди фруктовых деревьев и благоухающих цветов, ни аккуратных курортных пальм с веерами толстых лакированных листьев. На выжженом пустыре одиноко торчали тощие кривые деревца, густо росли высокий пыльный репейник и лебеда. Да стоял полуразрушенный каменный сарай. А у моря - галька и валуны. И совсем рядом, прямо-таки над головой, нависало старое, темное, все в трещинах, морщинах и складках громадное усталое тело горы, кончавшейся мысом. Ничем эта гора вблизи не напоминала весело играющего на волнах дельфина.

Все выше поднималось солнце. Все отвесней падали его лучи.

Странная тишина, знойная, чуткая и настороженная, лежала над берегом и серо-голубой бухтой, неподвижной и молчаливой. Только от кончика мыса доносился мерный невнятный рокот.

Все злее жгло солнце.

Одик глянул на Олю и вдруг спохватился. Скинув рубаху, обмотал ею голову сестры в виде тюрбана. Оля не возражала, лишь перемотала по-своему - так было красивей. Ее сейчас нельзя было узнать: притихла, посерьезнела, точно прислушивалась к чему-то.

- Буек не сорвало? - Миша подошел к самой воде и посмотрел на бухту.

- На месте, - сказал Катран.

Но Миша точно не поверил ему. Он еще несколько минут стоял у воды и вглядывался в гладь бухты. Он держался очень прямо, и этому не мешал даже большущий и, очевидно, тяжелый рюкзак за его плечами. Во всей его фигуре, в том, как он стоял и смотрел, в каждом повороте головы и в каждом слове чувствовалась независимость и даже немножко - самоуверенность.

Наконец он отошел от воды, точными движениями освободил плечи от лямок рюкзака, опустил его на гальку, и все, словно был дан сигнал, стали раздеваться. Миша привстал на одно колено и принялся потрошить рюкзак вынул две пары рубчатых ластов с двумя масками для подводного плавания, трубки для дыхания, тоненький ломик и саперную лопатку.

- Ну, кто в первую очередь? - спросил Миша.

- Я! - закричал Илька.

- Я, - сказал Катран.

- Я, - проговорил Толян; он был плотный, коренастый и почти всю дорогу молчал.

- Ты, Илья, пойдешь во вторую, - распорядился Миша.