Рассказ Глаши ошеломил Селтонет. Она вспыхивает румянцем счастья: её тщеславие, гордость, самолюбие — все удовлетворено.

«Я, должно быть, — думает она, — действительно и красавица, и умница, и достойна высокой доли, если меня наперерыв хотят взять в жены лучшие джигиты Селим, офицер русской службы, и тот другой, неведомый, о котором говорил, по словам Глаши, Абдул-Махмет».

Рука Селты, в которой она держит записку, дрожит. Дрожит и другая, схватившая и сжавшая с силой пальцы Глаши.

— Пойдем, мой розан, пойдем. Чтоб никто не слышал, никто не видел, — шепчет она радостным взволнованным шепотом.

Селтонет и Глаша спешат к дому, но не к нижней галерее, опоясавшей кунацкую, столовую и другие парадные комнаты, где Нина Бек-Израил угощает нынче гостей, а к флигелю, выходящему окнами к обрыву над Курой. Здесь спальня девушек, «детская», как насмешливо называет ее Валь.

Сейчас тут никого нет, чем и пользуются девушки.

— Читай, читай скорее! — торопит Глаша старшую подругу.

При свете фонарика, спускающегося с потолка, Селтонет читает татарские фразы и медленно переводит их Глаше.

«Привет черноокой гурии Карталинских долин! Кому дано счастье от Аллаха видеть твои очи, красавица, тот не пожелает взглянуть на золотые звезды небес. Кто приметил уста твои — алые розаны, тот отвернется от лучших цветов в саду Пророка. Кто узрел твои пышные косы, для того не страшны ночные тучи на небесах. И жемчужные зубы твои — как белая снежная шапка Эльбруса. Ты — драгоценный алмаз в перстне Пророка. Но нет оправы на нем. Ты — алмаз без оправы, девушка. Скромно и бедно идет твоя жизнь. Тебе, с красотой и гордой осанкой твоей, надо бы быть любимой женой константинопольского султана, а не бедной девушкой, запрятанной в глуши джаваховских садов. Госпожа Селтонет, клянусь очами Пророка, есть могучий, смелый и богатый уздень, готовый голову положить за тебя. У него стада баранов и табуны коней разбросаны по всем горным пастбищам, а поместье его — целый аул. Столько рогатого скота у него, сколько звезд на далеком небе. Столько коней, сколько валунов в Тереке. Хочешь видеть его — приди бесстрашно в саклю кунака его — Абдул-Махмета. Ближние мы соседи по виноградникам, госпожа Селтонет. А князь-жених к своему кунаку в первое новолуние будет в гости…»

— Все? Отчего ты замолчала?

— Все, больше ничего нет в письме.

Пока Селтонет читала, глаза Глаши горели, как у кошки. Жгучее любопытство и напряженное внимание глядели из этих горящих глаз.

— Как хорошо! — шепчет она с блуждающей улыбкой на губах. — Какое тебе счастье привалило, Селтонет: будешь богатой, будешь княгиней!

— Буду княгиней… — бессознательно, эхом отзывается Селтонет.

И вдруг вспоминает, что дала слово Селиму стать его женой. К тому же, она любит Селима, своего друга детства, своего дорогого сокола…

— Не пойду я за князя. Не знаю я его, — с жаром шепчет Селта. — Что ж, что богат, может, он урод собой…

Глаша невольно смущается словами подруги. Селта — права. Может статься, этот князь — урод и похож на чудовище из какой-нибудь сказки.

— Надо раньше посмотреть, — говорит она, усиленно морща лоб и делаясь похожей на маленькую, погруженную в заботы, старушку.