— Это верно… Это ты правду говоришь… Наградил тебя Аллах малою толикою рассудка, дели-акыз. Убежать отсюда вам обеим труднее, нежели горному джайрану сделаться ручным. Будь по-твоему. Будем отпускать Селтонет к фонтану. Мои жены станут следить за ней, неотступно следовать за нею по пятам. О каждом шаге её мне будет известно.

— И я буду следить, ага-Абдул, за нею… И я буду следить… — неожиданно оживилась Глаша.

Маленькие глазки Абдул Махмета хитро прищурились.

— А знаешь сказку про козла и дыни? — бросил он лукавым тоном девочке.

— Нет, не знаю…

— А вот какая эта сказка. Пустили козла в огород караулить дыни. И на утро на грядах не осталось ни одной дыни.

— Так что же, съем я, как дыню, что ли Селту? — усмехнулась Глаша.

— Не съешь, а исчезнет чего доброго Селтонет с таким сторожем… Да и не с руки будет старому Абдулу отпускать тебя заодно с нею, дели-акыз. У дели-акыз уши слишком много слышат, а язык болтает не в меру, да и глаза, что у твоего горного орленка, все видят, и вправо и влево, и взад и вперед. Нет, видит Аллах и Пророк его, что надежнее будет ежели дели-акыз до времени посидит взаперти.

— Что?..

Глашу будто топором по голове ударили. Ей захотелось сейчас завизжать, закричать, затопать ногами и забить кулаками о стены, как эго она делала в детстве; но она вовремя вспомнила, что такими маневрами она не достигнет ничего. И, сделав опять невероятное усилие над собою, она почтительно и насколько могла кротко проговорила, обращаясь к Абдул-Махмету:

— Твоя воля, ага. Ты — наш хозяин. Мы твои пленницы. Ты прав: Гори далеко, а княжна Нина еще дальше, и никто не догадается придти сюда вызволить нас. Судьба наша в твоих руках. Положимся на твою доброту, на твою совесть.

И в знак своего смирения, она низко опустила голову и скрестила, по-восточному обычаю, руки на груди.

Абдул Махмет захихикал, потирая руки.

— Ладно, ладно, пой соловьем, дели-акыз. Не так уж глуп ага Абдул, чтобы пойти на хитрую приманку глупой девчонки. Селтонет будет пользоваться насколько возможно свободой, а ты сиди… Ты хитрее ее будешь; ты и из нашей горной щели умудришься сбежать. Знаю я тебя, лукавая дели-акыз.

Молнии блеснули в зрачках Глаши.

— Послушай, ага… Послушай… Я не могу жить без Селты… Она мне, как родная сестра, — залепетала девочка, хватаясь за край бешмета Абдул Махмета. — И если ты не хочешь выпускать меня с нею вместе на прогулку в сад, то хоть разреши издали мне любоваться ею. Хоть в окошко на нее смотреть, ага, хоть в окошко! Умоляю тебя! Слышишь!

Абдул-Махмет задумался на минуту. Взглянул на Глашу, потом перевел взгляд на крошечное оконце под самым потолком, выходящее в сад, и подумал:

«Девчонка велика, окошко мало. Тут разве пролезет черный заяц, да и то не без труда».

И, хмуря свои и без того нависшие брови, татарин сурово бросил в сторону Глаши:

— Ладно, в окно можешь глядеть. Пришлю с Зюльмой табурет повыше, чтобы ты, взбираясь на табурет, могла доставать до оконца.

Кивнув затем головой, Абдул вышел.

ГЛАВА III

Новая жизнь началась для Глаши с той минуты, как черноглазая Фатима втащила в её горницу высокий табурет-треножник и приставила его к стене, в которой высоко под кровлею было окно.

— Вот, радость очей моих, подарок от повелителя! — проговорила Фатима, забавно коверкая на свой лад русские слова.

И, впрямь, подарок!

Взбираясь с тахты на комод, а оттуда на табурет, Глаша теперь ежедневно с рассветом устраивается на своем возвышении и целыми часами глядит в окошко.