Тогда выступает Селтонет. Быстрым и безумным движением она опускается на колени и обвивает тонкими смуглыми руками талию княжны.

— Прости, «друг», прости глупую Селту, безголовую Селту, которая ни как не умеет быть благоразумной… Но больше это не повторится… Впредь умной и серьезной обещает быть Селтонет. И Дели-акыз тоже… И Дели-акыз… Она обещает тебе…

— Дели-акыз ничего не может обещать тебе, потому что Дели-акыз нет больше на свете, — прерывает ее вдруг твердым голосом Глаша, а есть Глаша, и эта Глаша дает слово, что с этих пор она оставляет все свои дикие выходки… И делается новой, разумной и степенной Глашей… Что-то резко меняется во взгляде Бек-Израил, устремленном на девочку. Что-то мягкое загорается в глубине зрачков девушки. И рука её сама, против воли княжны, ложится на белокурую головку.

— Итак, ни ты, ни Селта не расскажете мне, что произошло с вами? — звучит над ними гортанный голос.

И опять взгляд Глаши, трогательный и печальный, поднимается к лицу княжны:

— Друг! Ты бы первая возненавидела тех, кто не умеет держать своей клятвы!

— Хорошо, ступайте, я не буду больше вас спрашивать ни о чем. Когда найдете возможным сказать мне, расскажете сами, — говорит Нина и доверчиво смотрит сначала на Глашу, потом на Селтонет.

И когда обе они присоединяются к своим товарищам и товаркам по «Гнезду», она долго еще стоит в глубокой задумчивости у окна. Потом медленно оборачивается в сторону притихшей Людмилы Александровны и спрашивает тихо:

— Люда, мой верный друг, права ли я была, не настаивая на их признании?

— Ты поступила прекрасно, моя мудрая Нина. Доверием ты достигнешь большего, нежели насилием над волей этих свободолюбивых детей. И верь мне: придет время, когда они сами расскажут тебе все, что случилось с ними за эти три ужасные недели… — прозвучал ласковый голос Влассовской.

Тетя Люда оказалась настоящим предсказателем в данном случае. Слова её сбылись. Прошло еще несколько дней, и какой-то чумазый байгушъ-мальчишка, прибежавший с базара, принес записку на имя Селтонет, написанную по-татарски.

В этой записке, после обычных приветствий и призваний благословения Аллаха на голову адресатки, Рагим, сын аги Махмета, писал;

«Гурия Карталини, роза Гори и светлый джин „Джаваховского Гнезда“! Ты и твоя младшая подруга, русская, свободны нынче от данной мне клятвы. Когда ты будешь читать эти строки, мой отец с матерью и двумя другими его женами будет уже далеко по пути в Турцию. Наши виноградники и поместья проданы, и мы навсегда поселимся в земле султана. И никто не найдет нас там, Ни твоя княжна, ни горийские власти. Прощай, роза Гори. Шлет тебе и русской девушке Глаше свой привет сын аги Абдул-Махмета, Рагим».

Нечего и говорить, что тотчас же по получении этого письма княжна Нина и тетя Люда, а за ними и все «Джаваховское Гнездо» узнали во всех подробностях, как исчезли на три недели Глаша и Селта, где они находились и благодаря кому вернулись.

Надо было видеть бешенство Селима, бессильный гнев юноши против бежавшего в Турцию аги. Он метался, по кунацкой джаваховского дома, как дикий зверь в клетке, призывая на голову Абдул-Махмета всевозможные кары небес.

И только ласковое слово невесты его вернуло Селиму душевное равновесие.

И Селтонет, и Глаша стали обе неузнаваемы с той минуты, как тяжелая клятва перестала давить их своим запретом. Теперь ничего тайного не оставалось между ними, их «другом» и прочими членами «Гнезда».

Все стало так ясно, так понятно. И обе девушки расцвели, как птички, окруженные заботами друзей.

ГЛАВА X

— Телеграмма! Тебе телеграмма, Глаша!

— Мне? Ты шутишь, Валентин!

— Синьора, вы неисправимы! Такими вещами, как депеша, шутить ведь нельзя!

— Но, Бог мой, от кого же? От кого? У меня же никого нет такого, кто бы мог прислать мне телеграмму.