Джерри колеблется долю секунды, но я замечаю, что остальным регуляторам все это уже надоело, им хочется продолжить патрулирование и арестовать какого-нибудь настоящего нарушителя.

Джерри, видимо, тоже это почувствовал — он резко мотает головой в мою сторону:

— Отдай ей удостоверение.

От облегчения мне хочется смеяться. Я стараюсь сохранять серьезное выражение лица и засовываю удостоверение обратно в бумажник. Руки хоть и слабо, но дрожат. Странно, но в присутствии регуляторов они всегда дрожат. Даже когда регуляторы ведут себя относительно мирно, в голову все равно лезут всякие плохие истории о рейдах, избиениях и засадах.

— Просто соблюдай осторожность, — говорит Джерри, после того как я убираю бумажник в карман. — Постарайся вернуться домой до комендантского часа.

И он снова направляет фонарик мне в глаза. Я закрываюсь рукой и щурюсь.

— Ты же не хочешь, чтобы у тебя были неприятности.

Джерри произносит это мягко, но в какой-то момент мне кажется, что за его мягкостью таится что-то жесткое, злое и агрессивное. А потом я убеждаю себя в том, что у меня всего-навсего паранойя. Не важно, как ведут себя регуляторы; что бы они ни делали, они делают это для нашей защиты и ради нашего же блага.

Регуляторы идут дальше, они обходят меня с боков, и на несколько секунд я оказываюсь в потоке из твердых плеч и курток из грубой ткани, запахов незнакомого одеколона и пота. Вокруг меня снова оживают и глохнут переносные рации. Я слышу обрывки фраз: «Маркет-стрит, девушка и парень, возможно, инфицированы, запрещенная музыка на Сент-Лоуренс, похоже, кто-то танцует…» Плечи и локти регуляторов толкают меня из стороны в сторону, наконец они уходят, как будто выплюнув меня из своей группы, и я остаюсь на улице одна.

Я выжидаю, пока не стихает треск раций и топот шагов по тротуару, и только потом еду дальше. Меня снова переполняет ощущение счастья и свободы. Мне не верится, что удалось с такой легкостью выбраться из дома. Я никогда не думала, что смогу соврать тете. Я вообще не думала, что умею врать! А когда до меня доходит, что я едва избежала ареста и многочасового допроса с пристрастием, мне хочется прыгать и выбрасывать кулаки вверх. Сегодня вечером весь мир на моей стороне. И до Глухой бухты всего несколько минут пути. Я думаю о том, как съеду вниз по травянистому склону и увижу Алекса в ослепительных лучах заходящего солнца… Думаю об одном-единственном слове, которое он прошептал мне на ухо… «Серый». И мое сердце начинает учащенно колотиться в груди.

Я описываю по Бакстер последнюю дугу до Глухой бухты и резко торможу. Многоэтажные здания остаются у меня за спиной, их сменяют редкие лачуги по обе стороны разбитой дороги, а за лачугами начинается короткий, заросший высокой травой спуск в бухту. Поверхность воды в ней похожа на огромное, отражающее розовые и золотые краски неба зеркало. Я делаю последний поворот, и в этот единственный потрясающий момент солнце, словно по золотой дуге, уходит за горизонт. Оно дарит миру свои последние мерцающие лучи, разбивает черную гладь воды и уходит, тонет, унося с собой розовые, красные и лиловые переливы неба. Все цвета в одно мгновение тускнеют, и остается только темнота.

Алекс был прав. Это был потрясающий закат, один из самых прекрасных в моей жизни.