Более того. По словам потерпевшего, вэйбины уложили его в постель и напоили на сон грядущий растворимой шипучей пилюлей, долженствующей умерить утренние похмельные муки – подручные медикаменты такого рода патрульным вэйбинам предписывалось всегда иметь при себе на случай оказания первой помощи. Затем они удалились. Но кто-то из них, похоже, оставил дверь квартиры потерпевшего открытой – а это уже могло привести (хотя и не привело) к самым тяжелым последствиям, вплоть до материального ущерба: пока любитель выпивки крепко почивал, в дом к нему мог войти кто угодно и унести что угодно. Сам пьянчужка давно уже получил положенные ему за появление на улице в нетрезвом сверх допустимого состоянии пятнадцать больших прутняков, но, не успели поблекнуть синяки на его спине и ягодицах, подал жалобу на бесчеловечное обращение со стороны патруля, требуя материального возмещения морального ущерба.

    Трудность заключалась в том, что само происшествие потерпевший помнил весьма смутно и не смог ни описать, ни опознать ни одного из оскорбивших его вэйбинов. К какому именно участку были приписаны доставившие его домой стражи порядка, выяснить тоже не удалось – это мог быть пятнадцатый линейный, а мог быть и второй чрезвычайный, поскольку расположены они в одном и том же квартале. И вот теперь оба эти участка кивали друг на друга, уверяя, что, мол, такую халатность могли допустить только служащие соседнего заведения, а вот у нас рядовой состав исключительно воспитан и никогда не позволил бы себе ни сквернословить, ни оставить дверь открытой.

    Положение усугублялось еще тем, что и впрямь нельзя было исключить иного расклада событий: например, сам потерпевший, пребывая еще в измененном состоянии сознания, зачем-либо распахнул дверь – например, вздумав сбегать за добавкой; затем же, ослабев или опамятовшись, он вернулся в постель и вновь заснул, а поутру вспомнить всего этого уже категорически не смог и решил, что дверь не захлопнул кто-либо из вэйбинов.

    Словом, дело было исключительно сложным.

    Богдан рылся в справочниках и сборниках прецедентов, освежал в памяти малоизвестные комментарии к «Лунь юю», и сам не заметил, как постепенно увлекся. По обычной своей привычке он даже начал тихонько напевать. «За городом Горки, где ясные зорьки, – мурлыкал он себе под нос, сосредоточенно ведя пальцем по очередному вертикальному ряду иероглифов, – в рабочем поселке Танюшка живет…»

    То была старая песенка, которую в детстве иногда пела маленькому Богдану бабушка вместо колыбельной. Видимо, песенка эта возникла во времена, когда в Ордуси в связи с быстрым ростом благосостояния появилось довольно много бездельных любителей красивой жизни, каковых прозвали втунеядцами – то есть теми, кто ест народный хлеб втуне, не принося народу в ответ ни малейшей пользы. Почти на полтора десятилетия втунеядцы сделались весьма серьезной общественной проблемой, однако затем объединенные усилия человекоохранительных структур, трудового воспитания и чудодейственного воздействия изящных искусств сумели ее победить навсегда.

    – В рубахе нарядной

    К своей ненаглядной

    С упреком подходит простой паренек:

    «Вчера говорила,

    Что труд полюбила –

    А нынче опять не включала станок!»

    Богдан и сам не смог бы объяснить, почему она вдруг всплыла в его памяти – эта бесхитростная, немного наивная и очень добрая песня ушедшей эпохи.