Дальние вязались узлы на одной веревочке. Если б Паша сумел доказать все, что подозревал, на скамье подсудимых сейчас царила бы форменная давка. А так, просторно сидели, впятером-то. Их фотографии Томин видел вместе с обвинительным. Типичные деловые люди с физиономиями служащих среднего круга.

Откуда-то еле различимо долетали упрямые гаммы. В распахнутые весной и летом окна зала имени А. Я. Вышинского тоже долетали гаммы и вокализы. Подумать только, был такой зал — «им. Вышинского». Двусветный, главный на факультете. А рядом консерватория. В те годы у кого имелся блат — шли в Институт международных отношений. У кого не имелся — в юридический. То есть, конечно, шли и в другие. Кто силен в физике-математике — двигали в технари. А из гуманитарных эти были престижней, что ли. Иных просто устраивало наличие военной кафедры (не брали в армию). Разные учились люди на юрфаке, разные и учили. «Откройте алфавитный указатель кодекса на букве «ж», — командовал человек в сером мундире с четырьмя генеральскими звездами. — Найдете ли вы слово «жалость»? Нет, не найдете!» Впрочем, даже тогда он коробил.

Однажды перед лекцией прямо-таки испарился демократичнейший доцент Польский. Позволил себе умствовать о различиях в построении верховной власти в странах социализма. И уже без Польского в 53-м общий митинг студентов и преподавателей возбужденно прокричал «ура!» ликвидации Берии и его окружения: Меркулова, Абакумова, Рюмина.

Когда Томина, как многих его сокурсников, распределили в милицию (кадры принялись обновлять), наступил уже канун 56-го. Брезжили иные времена.

Что-то изменилось. Да, гаммы умолкли. А судья продолжает читать заключение. Никого оно не волнует. И меньше всего — Шахова. Если б даже Паша не говорил, легко было угадать, что он главарь (или «паровоз»). По некоей высокомерности в осанке. По нежной округлости щек, может быть. Что за блик перебегает туда-сюда в сумраке скамьи подсудимых? Томин пошарил глазами — откуда? Вон откуда, от противоположного дома. Ветер там пошевеливает открытую форточку, а здесь зайчик играет, заставляет Шахова сыто смаргивать. Ловит его Шахов, подставляет лицо под отраженный свет солнца. Что ему слушать обвинительное. Он уже перебрал его по словечку. С Факторовым перебрал. Это сразу ясно, кто кого защищает. Стоит подсудимому появиться, адвокат обменивается с ним безмолвными любезностями. Но все-таки судят Шахова в первый раз. На горизонте приличный срок, а ему под пятьдесят. Редко кто способен расслабиться в подобной ситуации.

«Как следует из показаний всех обвиняемых, руководителем преступной группы и координатором ее действий являлся Шахов. Том первый, лист дела 16-й по 26-й, 54-й по 60-й…» Скучища. Предложи кто-нибудь Томину высидеть такой процесс, он бы его послал на все буквы. Но Паша сказал:

— Сулились, что там случится нечто. Тогда хотелось бы не с чужих слов.

— Очень надо?

— Надо.

А сам, видите ли, уехал в командировку.

Нечто началось часов в пять пополудни.

— Подсудимый Шахов, с обвинительным заключением вы были ознакомлены в положенный срок?

— Спасибо, да.

— Признаете себя виновным?

— Нет, я арестован незаконно и ни к чему не причастен.

С каким достоинством произнесено-то! Судья слегка дернулся, но продолжал задавать обязательные вопросы:

— Подсудимый Преображенский…

Преображенский, наряженный в переданные из дому обноски, вскочил за барьером, как на пружине.