— Да чего он, собственно, добивался?

— Наверно, каждому человеку, даже такому, хочется кого-то любить. Он любил меня. И сейчас любит — как умеет…

Глубоко засунув руки в карманы, смотрит Кирпичов во двор. Там светится окошко ненавистного старого сыча.

— Вопрос как стоял ребром, так и стоит: чем он тебя на поводке держит? Или это жалость?

— Страх, Артем.

— Страх?

— Я боюсь, что он озлобится.

— И что?

— Не знаю… Понимаешь, он не раз меня сватал — за своих. Он и Володю погубил не со зла, даже не думал губить, только сделал своим. А теперь ты…

— Я не нравлюсь главе семьи? — цедит Кирпичов.

— Ты для него перебежчик, вроде предателя. Был там, да переметнулся к честным людям.

— Это я, конечно, подлец… Значит, вот почему нам нельзя жениться. И здесь чертов Сатанюк поперек дороги! Одно к одному.

— Только не связывайся с ним! Он на вид дряхлый и безобидный, но…

— Он не безобидный. Потому придется связываться.

— Артем, ради Бога!

Первая растерянность Бориса Петухова прошла; он успокоился и приободрился. И теперь беседует со Знаменским довольно развязно.

— Отец с перепугу даже наружность не разглядел. Только одно и твердит: «Страшные, ужас какие! Истинные разбойники!»

— Мне он тоже описывал их смутно, — поддакивает Пал Палыч.

— А Сашка даже до майора дослужился? Вот бы не подумал! Бегал такой вихрастый пацанчик, ничего особенного, только надоедный очень был, во все совался. Я даже лупил его, помню.

— По-видимому, это сказалось на нем положительно.

— Да-а, меняются люди, меняются, — охотно посмеивается Борис. — По себе знаю. Вам небось донесли, какой я раньше был оболтус?

— Тем больше чести вам теперь.

— А все Север! Суровая кузница характеров. Кует и перековывает.

— Простите за любопытство, дело прошлое, — вы туда отправились с сознательным намерением перековаться?

— Да нет… честно говоря — подальше от родителей. Все воспитывали. Ну а потом засосало… то есть, хотел сказать, увлекло.

— Ясно, ясно.

Тот, кто знает Пал Палыча, заметил бы, что собеседник ему не по душе, хотя, казалось бы, имеет право на сочувствие. И даже сам Борис по временам чует в интонациях следователя какую-то неопределенность.

— Наверно, думаете — за длинным рублем?

— С точки зрения юридической длина рубля измерению не подлежит, — отшучивается Знаменский. — Да без рубля и не проживешь. А когда набежала возможность, отчего не купить ту же машину?

— Вообще-то, я больше для стариков старался. — Борис откидывается на стуле, нога на ногу и цитирует Томина: — Я рассуждал как? Надо людям на старости лет моральную компенсацию получить. Мало, что ли, они за меня краснели? Так пусть теперь любому скажут: «Вы не верили, что Борис в люди выйдет, а он — нате вам, не хуже прочих». Эх, человек предполагает, а вор располагает. Сколько лет труда…

— Погодите крест ставить. Возьмем воров, вернутся и деньги.

— Да откуда вы их возьмете?

— А откуда мы берем всех, кого задерживаем?

— Не знаю… не верится.