Стольникова воспринимает вопрос с полной серьезностью и после паузы произносит торжественно и проникновенно:

— Я клянусь вам любовью самого дорогого для меня человека!

Закончив разговор со Стольниковой, Знаменский входит к Томилину.

— Кончаем, Пал Палыч, — докладывает тот, имея в виду схему склада, испещренную пометками Гуторской.

Знаменский наклоняется посмотреть.

— Так-так… Что тут за цифры?

— Кожаное пальто на меху, Югославия, — комментирует Томилин.

— Можно принять и за шестьдесят восемь, — указывает карандашом Знаменский.

— Под этим номером фен для сушки волос, — дает справку Томилин.

— Видите, какая разница? — обращается Знаменский к Гуторской.

— Нет, не вижу разницы. И шестьдесят три сгорело, и шестьдесят восемь сгорело.

— Все-таки напишите, пожалуйста, рядом поразборчивей, а внизу примечание: «Исправленному шестьдесят три верить» и подпись.

Гуторская раздраженно фыркает, внося исправление.

— Соображений о причине пожара у вас не появилось?

— Вряд ли следствие с ними посчитается. Будете валить на нас со Стольниковой — чего-нибудь там не соблюдали!

— Мы так кровожадно выглядим? — поражается Знаменский. Гуторская не отвечает. — Так я вас слушаю, — уже серьезно добавляет он.

— Да хотя бы молния ударила — вот вам и причина!

— Отпадает. Мы запрашивали метеосводку.

— Тогда самое вероятное — кинули окурок. Тлело, тлело, потом занялось. Сколько ни запрещай курить, за грузчиками не уследишь!

— Простой вариант… Не исключен, но в ряду прочих. Как вы, например, оцениваете тот факт, что склад сгорел накануне ревизии?

В отличие от Стольниковой, Гуторская готова к подобному повороту разговора.

— Оцениваю с большим сожалением! — чеканит она. — Случись пожар после ревизии, вы бы не задавали таких коварных вопросов! И таким невинным тоном!

Развалины после пожара мрачно чернеют при дневном свете. Кибрит и сотрудники пожарной службы осматривают их, фотографируют, берут пробы золы и пепла. Кропотливая, грязная, долгая работа…

3

У Пал Палыча дошли руки более обстоятельно побеседовать со сторожем Николашей. Николаша выглядит совсем стариком — понурый, угнетенный чувством своей вины.

— После работы в тот вечер никто на складе не задерживался?

— Не-ет.

— Может, дневной вахтер?

— Не-ет. Он меня еще за воротами встречает. Домой спешит, невтерпеж.

— И ничего примечательного не заметили?

— Все как обычно… Только вот когда я чаевничать наладился, Гуторская прибежала: чего-то на территории забыла.

— Минутку. Воду для чая вы где наливали?

— Я из дому приношу, в термосе. Сладкий, заваренный.

— Значит, прибежала назад? И сколько пробыла?

— Минут пять, наверно. Сумку какую-то вынесла.

— Пока она ходила туда и назад, вы оставались своей вахтерке?

— Там. Чтоб ей пройти, сигнализацию отключил, потом врубил обратно. Потом чуток радио послушал — и вдруг начало меня морить… Да ведь как уснул-то — замертво! Рядом огонь ревет, крыша рушится, от дыму не продохнуть, а я сплю! Вы только подумайте!

— Гуторская термосом не интересовалась? Не брала, например, в руки?

Сторож таращится в изумлении: экую нелепицу спрашивает следователь!

— Да что вы, на кой?! — И возвращается к прежней теме: — Прям наваждение! Вот вы отправляли на алкоголь проверять.