|
Вокруг царил обычный гомон: занавеси на лавках были распахнуты, – лепешечник оттискивал на сырых лепешках печать, в знак того, что имеет лицензию на ремесло, – за ним дышали жаром горлышки печей, чуть подальше, в лавке мясника, резали свинью, и женщины уже собрались вокруг, споря о лучшем куске. Перед калиткой стоял зеленый столб со славословиями государю. В такое – осеннее – время года, давно уже было пора перекрасить столб из зеленого летнего в красный зимний цвет. За воротами виднелись изогнутая, как лист антурии, крыша домика. Чиновник и Шаваш вошли внутрь.
– Может, сначала поговорить с соседкой, – сказал Шаваш. Иммани дал Шавашу третью затрещину и постучал в дверь. Вдова, услышав о смерти кормильца, опрокинула таз с бельем и заголосила. Иммани принялся ее утешать. Шаваш тихо выскользнул на улицу, прошел два дома и поднялся на веранду для еды: двое красильщиков с ногтями цвета индиго сидели на циновке вокруг бревна, и толстая хозяйка жарила на прутиках карасей. – Эй, – сказал Шаваш хозяйке, – госпожа Ния просит вас помочь уложить ей вещи. Женщина всплеснула руками. – Ишь, – сказал она. – Добилась своего. Я ей всегда говорила: «Убеги! А то ведь убьет его Дануш, и пропадете оба!» А та: «Никуда я не убегу, получу развод и приданое!» Стало быть, добилась своего: а уж как она его ненавидела! – Да, – сказал один сапожник, – скверное это дело. Три жены – это на три больше, чем нужно. – А я думаю так, – сказала хозяйка. – Хочешь одну жену – бери. Хочешь вторую – бери. А приказчиков из жен делать нечего, потому что богатство, собираемое ради богатства, а не добрых дел, непременно приносит несчастье. – А что, – сказал Шаваш, – госпожа разве не единственная жена? – Нет, – буркнула трактирщица. – У него три лавки: одна в столице, другая в Осуе, третья в Аракке. Он то тут, то там. А кому смотреть за лавкой в его отсутствие? Он пожадничал завести себе приказчика, купил трех жен, – в столице, в Осуе и в Аракке. В этот миг в харчевню взбежал человек лет сорока, косматый как баран и смуглолицый, в синей куртке с красным кожаным воротам, какую положено носить красильщикам. Волосы его были скручены в пучок, и в пучке красовалась заколка в виде медной рыбы. – Эй, Дануш! С тебя, – сказал один из сапожников, – угощение! А хозяйка добавила: – И чем это ты уговорил Ахсая? Кулаками? – Чего это? – удивился косматый. – Я его не видел. Все стали смотреть на Шаваша. – Сударыня, – смущенно пролепетал Шаваш, – вы не так поняли. Господина Ахсая позавчера ночью зарезали у Синего Моста. Мой хозяин, государев наставник Андарз, сочувствуя горю вдовы, покупает для нее новый домик, а для совершения погребальных церемоний предлагает ей приютиться в его ничтожном жилище. Все стали глядеть на косматого. – Чо‑чо, – сказал косматый, – не видел я Ахсая, слышали? Когда Шаваш вернулся в казенный домик, вдова все еще безутешно плакала. Секретарь Иммани поклонился и сказал: – Ваше горе, вижу я, слишком велико, чтобы покинуть этот домик немедленно. Вот вам деньги на переезд и на сборы. Сумеете‑ли вы сами нанять носильщиков? Вдова, всхлипывая, согласилась, и Иммани, морщась, вышел на улицу. – Господин, вот сюда, – кланяясь, запищал Шаваш. Иммани дал мальчишке затрещину и сказал: – Я и сам знаю дорогу обратно. Образцовый чиновник никогда не забудет того, что было показано ему один раз. И зашагал, в сумерках, впереди. |
