Корсаков прекрасно понимал молодого князя. Тот недавно отстроил себе новый роскошный дворец на Миллионной улице. Перебираться из него в старый потрепанный дом в Коломне не захотелось бы никому.

— Дело не только в удобстве, — вновь сказала Агриппина Юрьевна. — Мы вызвали вас убедиться, что дом… Безопасен.

— И, я так понимаю, речь идет не о надежности стен и крепости полов, — не упустил возможности съязвить Владимир.

— Правильно понимаете, — процедила сквозь зубы Репина.

— Видите ли, нынешнее состояние дома — следствие того, что, в последнее время, нам с трудом удавалось найти слуг, которые согласились бы ухаживать за ним, — пояснил Платон Константинович. — И дело не только в том, что у моего деда, откровенно говоря, был отвратительный характер.

Молодой князь выразился мягко. Сказать, что у Клавдия Петровича был отвратительный характер — все равно, что сказать, что извержение Везувия немного потревожило жителей Помпей. Старого Репина ненавидели. Терпели, в силу знатности и богатства, но все равно — ненавидели. Причем, судя по тому, что ни Платон Константинович, ни Агриппина Юрьевна не выказывали ни следа скорби по почившему, членов его собственной семьи это тоже касалось. Людей вроде Клавдия Петровича в старые времена именовали просто — «дикий барин». За любую оплошность, сколь бы незначительной она ни была, и за любую мнимую обиду старый Репин стремился спустить с провинившегося шкуру. Иногда — буквально.

— С этого места, будьте добры, поподробнее, — попросил Корсаков. — Считаете, что вам достался нехороший дом? Право, я удивлен — слухи о том, что вас одолевают призраки, до меня не доходили.

Репины переглянулись, раздумывая над ответом. Слово взяла Агриппина Юрьевна:

— Они до вас и не должны были дойти. Мы щедро платили, чтобы эти россказни не просочились в свет. Нам нужно следить за репутацией. Поэтому, думаю, не стоит напоминать, что все, о чем вы узнаете, должно остаться между нами.

— Не беспокойтесь. Конфиденциальность — часть моей работы.

— Дедушкин дом всегда был… странным, — сказал Платон Константинович. — В детстве я чувствовал себя там неуютно, да и когда подрос легче не стало. У Клавдия Петровича всегда были правила. Странные такие. Например, комнаты со стороны сада стояли закрытыми для всех, кроме деда. Членам семьи и гостям дозволялось жить только в комнатах, выходящих на Мойку. Возможно, поэтому в доме всегда было холодно и гуляли сквозняки, распахивая и захлопывая незапертые двери. Кстати, еще одна причуда! Все двери запирались на ночь, без исключения.

— Клавдий Петрович как-то это объяснял? — уточнил Корсаков.

— Объяснял? — хохотнул молодой князь. — Владимир Николаевич, я еще раз напомню, что за человек был мой дед! Он никому ничего не объяснял. Он повелевал, а окружающие обязаны были беспрекословно повиноваться. Перед сном он лично обходил весь дом и следил за тем, что все двери действительно заперты.

— Любопытно, — протянул Корсаков. — А после того, как вы запирали двери, не происходило ли других странностей? Быть может, вы слышали чьи-то чужие шаги или голоса? Необычные звуки?

— Голосов не слышал, а что до звуков… — Платон Константинович задумался. — Не знаю, насколько их можно назвать необычными, но в коридорах по ночам действительно то и дело раздавались тяжелые шаги. Так не топал даже дедушка, а он был, скажем так, человеком массивным. Еще стук. Иногда в дверь, иногда — просто по стенам.

— Можете его описать?

— Тяжелый… Одним словом — тяжелый.