Хорошее настроение Алана начало улетучиваться. Он так спешил упаковать вещи, что не поужинал и сейчас чувствовал, что его внутренности напоминают сжатую гармошку.

— На вашем месте, сэр, я бы сходил в буфет и перекусил, — посоветовал проводник.

— Но ведь поезд уходит через пять минут!

— Не беспокойтесь, сэр. По-моему, так быстро он не отправится.

Решив, что это самое разумное, Алан вышел из вагона. Проталкиваясь в темноте сквозь гудящую толпу на перроне, он попал на огороженную площадку в конце путей. Стоя у буфета с чашкой жидкого чая и парой сендвичей с тонкими, как бумага, ломтиками высохшей ветчины, он вновь бросил взгляд на воскресную газету, и настроение его снова испортилось.

Мы уже сказали, что на всем белом свете у Алана Кемпбелла был один единственный враг. Правду говоря, за исключением одной школьной потасовки, закончившейся синяками и разбитыми носами (тот парень стал впоследствии его лучшим другом), он не мог припомнить случая, когда бы испытывал к кому-либо особую неприязнь.

Врага, о котором идет речь, тоже звали Кемпбелл, хотя, как надеялся Алан, между ними не было никакого родства. Тот, другой Кемпбелл, жил в какой-то глухой дыре — Харпендене, графстве Хертфордшир. Алан никогда не встречался с ним и не знал его, но ненавидел от всего сердца.

Беллок заметил как-то, что нет более жаркого, ожесточенного и забавного для постороннего зрителя спора, чем спор между двумя учеными мужами о каком-нибудь частном вопросе, никого, кроме них самих, не интересующем.

Каждому из нас случалось с улыбкой наблюдать подобные диспуты. Кто-нибудь напишет в почтенной газете или литературном еженедельнике, что Ганнибал, переходя Альпы, проходил мимо деревни, именовавшейся Вигинум. В ответ другой ученый читатель пишет, что деревня эта называлась не Вигинум, а Бигинум. Через неделю первый вежливо, но довольно ядовито выражает сожаление по поводу невежества автора письма и просит разрешения представить доказательства своей правоты. Тогда второй отвечает, что сожалеет о том, что господин NN забыл о хороших манерах, но, несмотря на это, он считает своим долгом добавить… И так далее. Иногда перебранка тянется два-три месяца.

Нечто подобное случилось и с Аланом Кемпбеллом, смутив его покой.

Алан Кемпбелл был доброй душой, никому не желавшей зла, но по временам он писал рецензии на книги по истории в одной уважаемой воскресной газете. В середине июня редакция прислала ему толстый труд под названием «Последние дни Карла Второго», посвященный политическим событиям периода 1680–1685 годов и подписанный К. И. Кемпбелл. Рецензия Алана появилась через неделю и содержала, между прочим, следующие слова:

«Нельзя сказать, что книга мистера Кемпбелла проливает новый свет на рассматриваемый вопрос, к тому же она не свободна от мелких неточностей. Вряд ли сам мистер Кемпбелл верит, что лорд Вильям Рассел не был осведомлен о заговоре в Рай Хаузе. Барбара Вильерс, леди Кастлмен, стала герцогиней Кливлендской в 1670 году, а не в 1680-м, как можно прочесть в книге. Не ясно, на чем основано поразительное утверждение мистера Кемпбелла о том, что указанная дама была невысокой женщиной с каштановыми волосами?»

В пятницу Алан вернул книгу в редакцию и забыл о ней, но ровно через девять дней в газете появилось адресованное ему ответное письмо из Харпендена, Хертфордшир. Оно заканчивалось так:

«Разрешите заметить, что утверждение, которое Ваш рецензент находит столь «поразительным», можно найти у биографа упомянутой дамы Штейнмана. Если Ваш рецензент не знаком с этой работой, ему наверняка стоило бы потрудиться заглянуть в Британский музей».

Это уже вывело Алана из равновесия.

«От всего сердца благодаря мистера Кемпбелла, — писал он, — за то, что тот обратил мое внимание на книгу, и без того, впрочем, мне известную, и сожалея, что приходится напоминать столь тривиальные вещи, я полагаю все же, что экскурсия в Британский музей была бы менее полезной, чем посещение Национальной картинной галереи.