Эд Макбейн. Дело принципа
Посвящается моим родителям, Мэри и Чарльзу «Как ты сможешь творить правосудие, если не рассмотришь все деяния в полном свете? Только тогда ты поймешь, что твердо стоящий на ногах и упавший – это единое целое, человек, находящийся в сумерках между своим ничтожеством и своим величием. И что макушка храма ничуть не выше самого нижнего камня в его основании».
Глава 1
Азалии погибали. В общем-то ничего удивительного, они и должны были погибнуть, ему следовало это знать. Человек, рожденный и выросший в Нью-Йорке, может сделать все по правилам: выкопать ямки определенной глубины, уложить их торфяным мхом, любовно посадить растение в это мягкое ложе, поливать его и подкармливать витаминами – и оно все равно погибнет только лишь потому, что его посадил городской парень. А может быть, он излишне эмоционален. Возможно, в болезни растений виновата изнуряющая жара последних дней. Если дело в этом, азалии наверняка прикажут долго жить, потому что сегодня день обещает быть таким же жарким. Он выпрямился и грустно посмотрел на увядающие кусты, посаженные вдоль террасы. Еще один душный знойный день, подумал он, и сразу Вспомнил о своей конторе. Бросил быстрый взгляд на часы. У него есть еще несколько минут, во всяком случае, для того, чтобы успеть выкурить сигарету. Достав пачку из кармана пиджака, он сорвал с нее целлофан и вытряхнул сигарету. Это был высокий, крупный мужчина с мускулистым, натренированным телом. Короткие черные волосы придавали ему мальчишеский вид. В свои тридцать восемь ему удавалось провести присяжных: они видели в нем наивного Юношу, который возбуждает дело, потому что так хочет народ. Это позволяло ему с внезапной яростью обрушиться на свидетеля и разбить в пух и прах его показания, нанизав их на сверкающий меч правосудия. В это утро, как, впрочем, и всегда по утрам, его голубые глаза были блеклыми после ночного сна. К полудню они вновь обретут свой изначальный цвет. Его внутреннее состояние всегда легко угадывалось по глазам. Он сел на один из ротанговых стульев и, лениво попыхивая сигаретой, смотрел на реку и безоблачную синеву неба. Услышав звук открываемой двери, повернул голову. – Разве тебе не пора? – спросила Кэрин. – У меня есть еще пара минут, – ответил он. Она неторопливо пересекла террасу, склонилась над цветущей в горшках геранью, оторвала несколько засохших листьев и, бросив их в огромную каменную чащу, служившую пепельницей, подошла к нему. Он наблюдал за ней и думал: многие ли мужчины восхищаются красотой своих жен после четырнадцати лет брака? Ей было всего девятнадцать, когда они познакомились. Голод побежденной Германии превратил ее в ходячий скелет, обтянутый кожей. Она и сейчас оставалась худой, но ее худоба теперь не казалась болезненной. Стройная тридцатипятилетняя женщина с красивой упругой грудью, как у молоденькой девушки, и едва заметными растяжками на животе после рождения ребенка. Она придвинула стул; взяла его за руку и прижалась к ней щекой. Ее длинные светлые волосы касались его запястья. На ней были домашние брюки и белая блузка с короткими рукавами. Она выглядит как настоящая американка, подумал он и тотчас усмехнулся своим мыслям. Чему тут удивляться, если даже ее английский, на котором она раньше говорила с сильным тевтонским акцентом, стал гладким и округлым, словно галька, отполированная временем. – Дженни уже встала? – спросил он. – Сейчас лето, – заметила Кэрин, – пусть поспит. – Я совсем не вижу нашу девушку. Собственную дочь. – Обвинение преувеличивает, – засмеялась Кэрин. – Возможно, – ответил он. – Но боюсь, что однажды я приду домой и застану Дженни с молодым человеком, которого она представит как своего мужа. |
