— Говорят, вроде бы сорок дней, — сказала я.

— Может, сорок и выдержит, но уже на десятый день, сдаётся мне, будет ни на что не годен. Что касается меня, так даже двое суток поста очень отрицательно сказываются на моей умственной деятельности.

Признаюсь честно, никакое расследование на ум не идёт, все мысли в голове — только о котлетах или, к примеру, вместо вещдоков или подозреваемых вижу только огромную гору макарон с яичницей.

— Сейчас тебе грех жаловаться, жрёшь каждый день, и вчера, вот и сегодня, что видно на прилагаемом снимке. Так что на двое суток сваливать у тебя нет оснований. Может, все-таки вернёмся к Доминику?

Болек возмутился.

— Есть у тебя совесть? Отрываешь меня от таких котлет из-за какого-то паршивого Доминика!

Мы позволили поручику спокойно насладиться отбивной, но когда он принялся, не делая паузы, за третью, не выдержали. В конце концов, может есть и рассказывать! Пришлось бедняге подчиниться. Уж очень не терпелось нам узнать о новом открытии паршивого щенка.

— Яцусь уверяет, что в охотничьей сумке были не только банкноты, но и ещё какие-то другие бумаги.

Перевязанный бечёвкой пакет каких-то бумаг. Столько лет лежал, что на коже сумки остался отпечаток. Ясное дело, невооружённым глазом его не заметить, но вы ведь знаете Яцуся, у него в мозгу и лупа, и микроскоп, и даже радар! И этот наглец уверяет, что не газеты лежали, а скорее всего связка писем. Собственно, из-за этого мы особенно тщательно обыскали квартиру рыжей красотки, но никаких писем у неё не нашли.

— Выбросил, мерзавец, — огорчился Януш. — Заполучив сумку, проверил её содержимое, письма ему ни к чему, он их и выбросил. Может, ещё там, в Константине.

— Не думаю, — возразила я. — В Константине из-за трупа у Доминика земля под ногами горела, он наверняка поспешил смыться как можно скорее, схватил сумку и был таков. Где там проверять, что в ней.

Проверил позже, в каком-нибудь безопасном месте.

Там и выбросил.

— Вот только знать бы, где он тогда нашёл безопасное место, — заметил Болек с полным ртом, трудясь над очередной отбивной. — Мы же, почитай, все подозрительные малины прочесали.

— А на Вилловой он не мог спрятаться? — выдвинул свежую версию Януш. — Знал, что квартира пустая, может, у него и в самом деле были от неё ключи, но уж набор отмычек наверняка имелся.

И опять поручику пришлось вскакивать с места, не закончив ужин.

— Куда подевалась эта Кася? — ворчал он, второй раз набирая номер её телефона. Телефон на Граничной молчал.

— Позвони ей на Вилловую, — посоветовала я.

Кася и в самом деле оказалась на Вилловой. Когда в трубке послышался её голос, Януш включил микрофон, чтобы мы тоже слышали, о чем с ней говорит поручик.

— Нет, — ответила Кася на первый вопрос Болека. — Дверь уже не была опечатана. Правда, печать болталась, но я решила, что её сорвали вы, раз отдали мне ключи и разрешили входить в квартиру.

Тихонько выругавшись, Болек задал второй вопрос — о бумагах. И Кася опять дала отрицательный ответ.

— Нет, никакой пачки писем или документов я не нашла, но ведь я все ещё нахожусь на стадии кухни и ещё не скоро с ней покончу. Да, в кухне тоже обнаружились кое-какие бумаги, например, один из ящиков буфета был битком набит использованными трамвайными и автобусными билетами. Нет, я их не выбросила, подумала, ведь они, как-никак, история…

— В каком смысле? — не понял Болек.

— И сами по себе, и к тому же на них проставлены цены.