Борис схватился мокрыми пальцами за дверной косяк, попытался встать, но дрожащие ноги подломились, и он рухнул на пол. Стоя на четвереньках, толстяк тряс головой и плакал.
— Размазня! — прикрикнула Марта. — Вставай! Меня крокодильи слезы не жалобят. Мерзавец!
— Вова тебе позвонил? — всхлипывая, спросил Гольдман. — Все рассказал?
— А куда ему еще звонить?! — возмутилась Марта. — Вы на моей машине девчонку изнасиловали!
От слов, жестко определяющих суть поступка, Борис Аркадьевич завыл, заскулил и чуть не задохнулся от ужаса.
На какое-то мгновение Марте стало жаль толстого, наивного еврея. Она помогла ему подняться и, поддерживая, повела в гостиную к дивану.
Борис Аркадьевич рухнул, пружины скрипнули под его весом, и хозяин «Гелиоса» успокоился среди мягких подушек. Карие навыкате глаза уставились в потолок; любовник Домино впал в некое подобие ступора.
Марта разглядывала круглое, в красных пятнах лицо и думала, что делать, если изнасилованная девушка уже сидит в гинекологическом кресле и врач берет у нее мазки на анализ спермы.
— Боря, ты резину надевал?
— Чего? — не отрывая глаз от люстры, спросил Гольдман.
— Я говорю, ты презерватив надевал?
Секунду подумав, толстяк покачал головой:
— Нет. И Вова тоже…
«Теперь действительно придется выходить на медэксперта, — подумала Домино. — Если Гудвина возьмут, он меня порешит. Сразу не получится, так потом, — откинется с зоны и зарежет. Позорной статьи он мне не простит».
Что же делать?!
А вот что. Надо найти девчонку и дать денег. Сразу и много. Найти ее легко. Следует послать кого-нибудь в деревню на трассе и узнать, чья дочка, внучка или гостья в красном платье уезжала сегодня вечером в город.
Но кого послать? Самой ехать нельзя, да и не хочется. Случись что, ее вмиг опера срисуют — Домино фигура заметная.
Так. Лялька с Гудвином в Кашине. Из Бори сыщик как из говна пуля.
Кого? Кого послать, если больше ни одного человека посвящать нельзя?
Или время терпит?
Эх, зря она с испугу Гудвина из города убрала.
Но сделанного не воротишь. Вова уже выехал из зоны досягаемости сотовой связи, он медвежьими углами до Кашина добирается.
— Марта, спаси меня, — вдруг всхлипнул Гольдман. Домино промолчала. У нее не было времени на утешения. — Я знаю… ты можешь, — продолжал скулить любовник.
— Заткнись, — приказала Марта. — Дай подумать.
Готовя операцию, она и представить не могла, что юродствовать, изображая «спасительницу», ей не придется. У Домино в действительности голова распухала от сотни мыслей и тревог.
— Боря, ты помнишь вечер прошлой субботы? — Любовник покачал головой. — Сосредоточься, пожалуйста. Вспомни, ты пришел пьяный, принес красные розы… Ну? — Борис наконец кивнул. — Теперь слушай меня внимательно. Весь сегодняшний вечер ты провел со мной. Ничего другого не было. Не было ни дачи, ни девушки… ничего. Ты весь вечер просидел здесь. И наши показания, которые, возможно, скоро понадобятся, не должны отличаться ни на йоту. Мы сидели дома, пили, ели, разговаривали. О чем разговаривали и что делали, говори, вспоминая прошлую субботу. До мелочей. Только телевизор исключи, — поморщилась Домино, — сегодня программа другая. И розы красные забудь. Понял?
Борис попытался благодарно улыбнуться, но распухшие губы изуродовали лицо до гримасы, и Домино брезгливо отвернулась. «Слизняк», — проскочило в голове.
Впрочем, «доброму ангелу» негоже оскорблять презрением раскаявшегося грешника. |