Артур готовил себя к чему-то подобному, поэтому сдержал крик. Он представил себе, с каким ужасом сталкивались пленники Карамаза, насильно брошенные в чрево «рога изобилия». Как пить дать, они моментом забывали все инструкции и угрозы, превращаясь в комки трясущейся плоти. Как могла реагировать на стремления таких комочков сверхсистема? Разве мог суперкомпьютер воспринять их в качестве ключей?

Лампа величиной с футбольный стадион. Именно такая, сплюснутая, как на картинах, мутная, позеленевшая, с длинным носиком. Темнота таяла, точно под напором восходящего солнца отступали утренние сумерки, и Артур все отчетливее различал искривленный канал носика, похожий по размерам на спаренный тоннель метро… С другой стороны, вместо гладких бронзовых стен уступами взбегали нелепые, словно из прессованного песка сбитые, постройки, похожие одновременно на термитники и на индейские чумы.

Город…

Такие города могли бы строить египтяне времен первых династий, а до них — шумеры, а еще за двадцать тысяч лет — поджаренные солнцем бушмены подле водопада Виктория. Такие глиняные горловины, зализанные узкие тыквы с дырой в крыше, примитивные и необъяснимо совершенные в своем примитивизме. Между песочными жилищами не замечалось шевеления, кривые улочки освещались все сильнее, хотя солнце и не думало появляться. Свет прибывал из колоссального носика лампы, отражаясь от сияющих, вылизанных стен, барахтался мягко, котенком терся о кривые ступени мертвого городка, заглядывал в бойницы окон, похожие на пересохшие рты… Лампа, мать твою, повторил президент. Коваль сделал шаг, не видя при этом своих щиколоток; серая мгла колыхалась под ногами, как табачный дым. Он с ужасом убедился, что не решается сделать еще один шаг. Чувство равновесия окончательно изменило бывшему Клинку; рассерженный таким поворотом дел, он не сдержался и отчаянно ломанулся вперед. В следующий миг низ и верх снова резко поменялись местами, Артур сгруппировался, готовясь перевернуться в воздухе, как кошка, но опоздал самую капельку…

И снова, до молний на сетчатке, ударился затылком о замерзший то ли камень, то ли металл. А когда открыл глаза, глинобитный город висел над головой, окружал миллионами одинаковых кувшинообразных строений. Резко усилились цвета, очертились переходы, тона потеряли мягкость. Желтовато-бурые склоны, тропинки и площади убегали вверх, в дымчатый сумрак, там изгибались, замыкая тускло блестевший потолок, а может, и не потолок вовсе… Песочный городок разросся, вытянулся параболой, изгибаясь куда-то вверх и в стороны. Вместо двух-трех корявых переулков кварталы огибали теперь широкие улицы, мощенные белым камнем, вдали поднялись двух — и далее трехэтажные дома, впрочем, такие же, бутылкообразные… Артур теперь находился на самом дне, на донышке лампы, и сколько ни силился, не мог рассмотреть в заоблачной дали замочную скважину…

Мир лампы обретал очертания, строился, громоздил сказочные конструкции, обрастал плотью поверх эфемерных иллюзий. Пахло пряностями, а еще чем-то горячим, сладким, щекотало в носу. Почему-то вспомнился дешевый китайский кабачок и бананы, жаренные в карамели. Коваль пытался проследить взглядом за убегающим пределом, пытался поймать место, где же город кончается, где последние смешные строения упираются в вогнутую границу «сезама», но зрение насмехалось, подкидывая очередной мираж…

Над бесконечным городом, над ватной тишиной, обратив к человеку внимательные фасеточные глаза, опять повисла распятая бабочка.

— Ххахх… — вздохнул призрак.