Эрику было все равно. Он бы жил и рядом с оврагом для мусора, если бы это подразумевало крышу над головой, теплую пищу и пробуждение в одной и той же комнате каждое утро, без страха и попыток вспомнить, где он.

— Ладно.

— Ладно? — мать фыркнула. — Я заметила, как просияло твое лицо. Только помни, чем дольше мы задерживаемся в одном месте, тем осторожнее ты должен себя вести. — Он кивнул, и она вновь взглянула на лагерь. — Гляди, сам улле вышел нас поприветствовать.

К ним навстречу вышла группа мужчин.

— Кто они? — спросил Эрик, следуя за матерью вниз по тропинке.

— Они зовут себя старейшинами, — она посмеялась. — Кучка стариков, которые вечно поглаживают бороды и хвалят друг друга за свою мудрость.

Улле было легко узнать среди них. Не мужчина — настоящий великан! Его широкие плечи облекали черные шкуры, рыже-золотистые волосы были заплетены и доставали чуть ниже плеч, как принято на севере. На фьерданском «улле» значило «вождь». От равкианцев в них мало что осталось.

— Добро пожаловать, Лена! — басовито поприветствовал улле, направляясь к ним. Эрик практически пропустил мимо ушей новое имя матери. Для него она всегда была «мама», «мадрая». — Как прошло ваше путешествие?

— Утомительно.

— Вы срамите меня как хозяина. Старейшины с радостью бы отправили людей и лошадей, чтобы забрать Эрика.

— Ни со мной, ни с моим сыном не нужно нянчиться.

Но Эрик знал, что дело не только в этом. Он давно понял, что существовала вторая Равка — тайная страна скрытых пещер и пустых карьеров, заброшенных деревушек и забытых пресноводных родников. Места, в которых можно спрятаться от бури или атаки, куда можно попасть одним человеком, а выйти замаскированным под другого. Если бы старейшины отправили с его матерью своих людей, ей бы пришлось рассекретить их засидку, а она никогда не выдавала укрытие или возможный путь для отступления без надобности.

Улле повел их в хижину и отодвинул сшитые лосиные шкуры, за которыми прятался зазор между дверью и грубой деревянной притолокой. Внутри было уютно и тепло, хоть и сильно воняло мокрой шкурой и чем-то, чего Эрик не узнал.

— Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, — сказал улле. — Сегодня мы поприветствуем вас пиром, но скоро начнется собрание старейшин, и для нас будет честью, если ты тоже его посетишь, Лена.

— Неужели?

Улле стушевался.

— Некоторые из них против, чтобы на встрече совета присутствовала женщина, — признал он. — Но они были в меньшинстве при голосовании.

— Честность — всегда похвальна, улле. Теперь я знаю, скольких дураков мне придется переубедить.

— У них свое видение, а ты не только женщина, но и… — он прочистил горло, — они боятся, что ты в некотором смысле противоречишь природе.

Эрик ничуть не удивился. Когда остальные гриши узнавали силу, которой обладали они с матерью, то за этим следовало всего две реакции: страх или алчность. Либо они бежали от нее, либо желали завладеть ею. «Таков баланс, — всегда говорила его мать. — Страх — могущественный союзник, но если подкармливать его слишком часто, наделить слишком большой силой, он обернется против тебя». Она предупреждала, что, демонстрируя свои способности, нужно соблюдать осторожность и никогда не делать этого в полной мере. Она уж точно никогда не использовала разрез, если ситуация не была критической.