И поначалу ничего не почувствовал… Правда, исчезло пламя… И жар. И дыма уже не было, а вот флигель — был! Только какой-то… новый, что ли… Веселенькие, сиреневые, в цветочек, обои, портрет какого-то дядьки на дальней стене, а в простенке, меж окнами — картина. Мазня какая-то… Детский рисунок, наверное — окно, белые облака, коричневое небо, а перед окном — скрипач. Тоже какой-то несуразный, коричневый, с белой, круглой, как шар, головой. И все как-то угловато, квадратами, линиями… та еще мазня!

Миша перевел взгляд — на столе стоял старинный радиоприемник, ламповый, в лаковом деревянном футляре, со стрелкой… а рядом, на тумбочке — патефон и стопка пластинок. Все, насколько успел заметить Ратников, в очень хорошем состоянии… успел заметить… Вот то-то и оно! Через пару минут, а то и раньше, стены флигеля вдруг стали бледнеть, размываться… вот исчез стол… приемник… детская мазня — картина… Да все исчезло! Осталась лишь густая трава да кривые сосны. А над головой — синее, с белыми прожилками, небо.

Черт! А ведь сработало! Господи, а парень-то где? Ага… Олекса все так и лежал, словно пьяный, раскинув в стороны руки, только уже — не на полу, а в траве, среди ромашек и клевера. Обнаженная грудь юноши мерно вздымалась.

Ну, слава богу, жив! Михаил уселся рядом, в траву, с наслаждением вздохнул густой сладковато-медовый воздух, потряс спутника за плечо:

— Эй, эй, парень! Ну, хватит уже спать, подымайся!

— А? — Олекса широко распахнул глаза и тут же прищурился от выглянувшего из-за облачка солнца. — Господи… где мы?

— А вот сейчас и узнаем! — усмехнулся Ратников. — Пройдемся, посмотрим… Ты вообще как?

— Да ничего, — подросток улыбнулся. — Грудь только саднит. И кашлять хочется. Господи! Так мы что ж, не сгорели? Так ты, боярин-батюшка, меня вытащил? Я ж навеки теперь твой должник!

Олекса бросился на колени.

— Ну, ладно, ладно, хватит тебе кланяться-то, — раздраженно попятился Михаил. — Давай-ка лучше пройдемся. Только, смотри это, осторожно…

Парнишка лишь улыбнулся и, с готовностью кивнув, вскочил на ноги:

— Батюшка-боярин, идем!

И никакого здесь не было флигеля! Как и сгоревшей мызы, и причала — и, кстати, лодки горелухинской тоже. А зато была трава по пояс, многочисленные цветы — анютины глазки, колокольчики, васильки, ромашки; а еще — сосны, елки, дубрава, заросли ивы по берегам, камыши с крякающими утками, и даже песчаный пляжик с плесом. На плесе плескала какая-то крупная рыба. Ну, точно — рыбацкий рай!

И ни-ко-го! Ну, не единой души — островок маленький, Миша с Олексой исходили его весь часа за два.

Потом выкупались, растянулись на пляже, подставив спины солнцу. Эх, хорошо! Даже комаров со слепнями нет — ветерком с озера тянуло изрядно, сдувал кровососов.

Олекса перевернулся на спину, довольно похлопал себя по животу, потом посмотрел на Мишу и тихо спросил:

— А мы сейчас где?

Хороший вопрос! Ратников и сам бы хотел это знать… Нет, где — ему было вполне понятно, куда больше занимало другое — в какой именно эпохе? Какой сейчас век на дворе? Если рассуждать логически, памятуя все прошлые перемещения, то — середина тринадцатого века, где-то сороковые годы. Среда, в общем-то, можно сказать, привычная — Миша ведь не первый раз уже… Это впервые был шок, все никак, до последнего не верилось, а вот сейчас… сейчас, наверное, привык.

Еще бы не привык — жена-то из этих вот самых мест, вернее — из этой эпохи.