Теперь следовало понять, где Велизарий держит своего колдуна. Если слухи верны, и барон заточил мага в своей крепости как невольника, то колдун должен обнаружиться где-нибудь в подземелье. Ничто не указывает на то, что Велизарий станет нарушать эту добрую традицию — прятать пленников в замечательно сыром, темном и вредном для здоровья подвале.

Конан скрипнул зубами, вспомнив свое знакомство — по счастью, не слишком долгое, — с подобными темницами. Свет киммерийцу не требовался — он недурно видел в темноте. Осторожно ставя ноги на склизкие ступени, варвар начал спускаться под землю.

Мрак и сырость становились все гуще, так что в конце концов даже киммериец стал задыхаться в этом тяжелом воздухе. Ко всему прочему добавились нездоровые испарения. Здесь пахло, как в гнилом болоте.

— Как в гнилом болоте, где сдохла корова, — уточнил Конан, обращаясь сам к себе.

И почти тотчас из полной темноты ему ответил тихий, сиплый голос:

— Кто здесь?

— А! — обрадовался киммериец. — Берегись, проклятый колдун!

— Ах, — отозвался голос, и все стихло. Капля, сорвавшаяся с потолка и упавшая в какую-то невидимую лужу, звякнула так громко, словно кто-то уронил на каменный пол большой хрустальный бокал, и тот разлетелся на тысячу осколков.

Конан тихо зашипел, ругаясь сквозь зубы. Голос, который дважды отзывался, а затем стих, не был похож на голос колдуна. Очень осторожно киммериец стал пробираться дальше, надеясь отыскать того, кто говорил.

Теперь он жалел о том, что не захватил с собой факела, понадеявшись на свое поистине кошачье зрение.

В таком мраке (возможно, не обошлось и без колдовства!) даже киммериец ничего не видел дальше вытянутой руки.

Под ногами то и дело шмыгали крысы. Дважды остренькие зубки пытались впиться в босую ногу варвара, но Конан отбрасывал нахальных животных ногой, а одного придавил пяткой так, что у зверька хрустнул позвоночник.

Голос больше не давал о себе знать. Конан тем не менее хорошо запомнил направление. Скоро он уткнулся лицом в большую клетку, подвешенную к потолку на тяжелой цепи. Под клеткой валялись обглоданные кости. Киммериец не стал разбираться, что именно это было: остатки трапезы сидящего в клетке или напоминание о прежних ее обитателях.

Конан тронул клетку и не без усилия качнул ее, точно детскую колыбель.

Некто сидящий там зашевелился и вздохнул. Конана обдало зловонием.

— Кром! — прошептал киммериец. — Кто ты?

Хлопнули крылья, по железным прутьям заскрежетали когти. Из чьего-то горла вырвался стон, а затем человеческий голос проговорил:

— Сон.

— Я не сон! — взревел киммериец. — Я — живой кошмар, понял? Хватит морочить мне голову! Кто ты?

— Сон, — упрямо повторил голос.

Конан протиснул пальцы между прутьями решетки и нащупал измазанные чем-то липким перья. Провел, превозмогая отвращение, по горячему птичьему телу выше, нашел длинное голое сморщенное горло.

— Гриф! — вскрикнул киммериец, убирая руку прежде, чем она познакомится с прикосновением острого тяжелого клюва.

— Сон, — в третий раз проговорила птица и тяжело пошевелилась. — Я сплю.

— Ты не спишь, проклятье на твою лысую голову! — сказал Конан, потеряв всякое терпение и забывая о необходимости быть осторожным. — Я здесь! Я — живой кошмар! Я из тебя все перья вытрясу! Говори, кто ты такой!

— Я… — Гриф несколько раз испустил странный звук, напоминающий клекотание.