— Наши! — ликует дон Франсиско. — Наша армия вступила в бой!

Его ждет скорое разочарование. Один из стреляющих — младший сержант инвалидной команды Виктор Моралес Мартин, 52 лет, некогда служивший в драгунском королевы Марии-Луизы полку, и на улицу он с тремя сослуживцами, которых в сумятице вскоре где-то потерял, вышел на свой страх и риск, без разрешения покинув казарму на улице Бальеста. Двое других, сильно помоложе, носят синие мундиры с синими же воротниками и красными отворотами, а на шляпах — красную кокарду с белым крестиком посередине: отличительная особенность швейцарских полков на испанской службе. Солдат на ломаном испанском языке с грубоватым германским выговором тут же объясняет, что они с напарником — родные братья, Матиас и Марио Шлезеры из кантона Ааргау, и дерутся сами по себе, поскольку их 6-й швейцарский полк получил приказ носу не высовывать из казармы. Они как раз туда и возвращались, но попали в самую гущу уличной схватки, сумели разоружить нескольких убегавших врассыпную французов, ну и вот теперь — здесь. Воюют.

— Благослови вас Господь, чада мои.

— Укходите отсюда, фаше пр-реподобие. Идет еще мнок-ко францозен, ja.

И правда. От площади Селенке поднимаются, прячась за своими пущенными вперед конями, двое спешенных драгун, а позади маячат еще сколько-то синих мундиров. Чуть завидев скопление людей на углу, французы останавливаются и открывают огонь. Пули сбивают штукатурку со стен.

— Отсюда ничего не сделать! — кричит капеллан. — За мной!

И хотя солдаты пытаются удержать его, тотчас бросается на врага, ухватив ружье как палицу и увлекая за собой мирян. Новый залп, кучный и меткий, ударивший им навстречу, убивает сержанта Моралеса, смертельно ранит Матиаса Шлезера, которому два дня назад исполнилось двадцать девять лет, а его брата отрикошетившая пуля задевает по касательной. Ошеломленного капеллана люди оттаскивают в безопасное место. Французы бросаются в штыки, и уцелевшие горожане, в ужасе убегая по направлению к Дескальсас, пытаются укрыться в домах, стучат в двери — никто, однако, им не отпирает. Сапожнику Иглесиасу и почтарю Линаресу удается удрать к самому Сан-Мартину, а капеллан, повредивший ногу, успевает добраться лишь до главного входа в монастырь: он колотит в ворота прикладом, прося убежища, но никто не отзывается, и тут французы настигают его. Дон Франсиско поворачивается к ним и, готовый смиренно принять все, что ни пошлет Господь, и вверить Ему свою душу, читает сам себе отходную. Однако при виде тонзуры и сутаны немолодой офицер с седеющими усами вытянутой саблей преграждает путь своим солдатам, намеренным заколоть капеллана на месте.

— Богопротивные еретики, Люцифером отродье! — кричит тот.

Французы, ограничившись несколькими ударами прикладов, скручивают ему руки и уводят в сторону дворца.

Бегут не только с площади Дескальсас. Ближе к южной части города, на дальнем конце Пласа-Майор те, кто выжил и уцелел после атаки тяжелой кавалерии у Толедских ворот, тоже отступают в беспорядке вверх по склону, к Растро и площади Себада. Схватка вышла столь ожесточенной, резня — столь кровавой, что французы никого не щадят. Кирасиры рубят всех, кто попадается им на пути, и вконец измученный маркиз де Мальпика пытается уйти узкими улочками, соседствующими с Кава-Баха, и еще поддерживает своего слугу Ольмоса, который попал под копыта и теперь беспрестанно мочится кровью — причем хлещет из него, будто свинью зарезали.

— А куда мы теперь, ваше сиятельство?

— Домой, Ольмос.

— А французы как же?

— Не беспокойся. Ты сегодня сделал достаточно. И полагаю, я тоже.

На углу улиц Толедо и Сьерпе лузитанский драгун Мануэль Руис Гарсия, отступая вместе с тремя уцелевшими «валлонами» — Палем Монсаком, Грегором Францманном и Францем Веллером (знакомы они с утра, но кажется, будто полжизни прожили бок о бок), — останавливается и, с безмятежным спокойствием зарядив ружье, выставляет дуло, тщательно целится и сбивает с лошади скачущего вверх по улице француза.