Внезапно все мысли о Нимуэ и ее невнятных звездах вылетели у него из головы. “Младокельты”, это выраженье в последнее время приобрело политический оттенок, стало обозначать молодых воинов, призванных на службу по большей части из дальних кельтских королевств, воинов, кому были тесны границы “мира Верховного короля”, кому не по нраву пришлась централизация управления малыми королевствами и которым прискучила роль мирных стражей закона, созданная Артуром для своих странствующих рыцарей. Открытой оппозиции как таковой не существовало; молодые люди были склонны насмехаться над “рыночной говорильней стариков”, как они именовали Круглый зал. Говорили они все больше промеж собой, и кое-что в этих разговорах, по слухам, граничило с подстрекательством к мятежу.

Как, например, злословье о Бедуире и королеве Гвиневере, которое в недавнее время расцвело, словно кто-то тщательно разжигал его.

Мордред потихоньку отошел в сторону, пока меж ним и группкой “младокельтов” не оказался сарай. Бредя вдоль палисада с опущенной головой, он вспоминал; мысли его теперь текли четко и ясно.

Правда была в том, что за все время тесного общения и частых встреч с Гвиневерой и первым рыцарем он никогда не видел, чтобы королева словом или взглядом отличала Бедуира превыше остальных придворных, разве что как ближайшего друга своего супруга и в его, Артура, присутствии. Ее обхождение с ним было, если уж на то пошло, чересчур церемонным. Мордред иногда удивлялся про себя, откуда взяться тому ощущению скованности, что иногда возникало меж этими двумя людьми, знавшими друг друга так давно и так близко. Нет, остановил он себя, не скованности. Скорее тщательно сохраняемого почтительного расстояния и сдержанности там, где в сдержанности не было никакой нужды. Там, где эта сдержанность едва ли могла иметь значенье Несколько раз Мордред замечал, что Бедуир как будто знал, что имеет в виду королева, чего она не высказала словами.

Он стряхнул с себя эту мысль Это яд, тот самый яд, каким сочился Агравейн. Он даже думать об этом не станет Но одно он в силах предпринять. Хочет он того или нет, он связан с оркнейским кланом и в последнее время ближе всех с Агравейном. Если Агравейн вновь станет подбираться к нему, он его выслушает, он выяснит, не кроется ли за недовольством “младокельтов” нечто большее, чем просто естественный бунт молодежи против правления старших. А что до кампании злословья против Бедуира и королевы, это тоже лишь вопрос политики. Клин, вбитый между Артуром и самым старым его другом, его доверенным местоблюстителем, который держит его печать и действует его именем, — вот цель любой партии, стремящейся ослабить позицию Верховного короля и подорвать его политику. И здесь тоже он должен слушать; и об этом тоже, если осмелится, предостеречь короля. Лишь о клевете; фактов нет никаких; никакой нет правды в россказнях о Бедуире и королеве.

Мордред отринул от себя эту мысль с силой и яростью, которые были, как сказал он самому себе, данью верности отцу и благодарности прекрасной госпоже, которая явила столько доброты к одинокому мальчику с дальних островов.

На обратном пути он держался от Агравейна как мог дальше.

Некоторое время спустя после их возвращения из столицы Сердика король вновь призвал к себе Мордреда и попросил его присматривать за сводным братом.

Случилось так, что прибыл гонец от Друстана, прославленного военачальника, которого Артур надеялся привлечь под свое знамя, и сообщил, что, поскольку срок службы Друстана в Думнонии истек, он сам, его северная твердыня и его дружина бывалых и обученных бойцов вскоре будут в распоряжении Верховного короля. Гонца он послал с дороги, возвращаясь в свой замок Каэр Морд, чтобы подготовить его и привести в боевую готовность прежде, чем самому прибыть в Камелот.

— Пока с этим все благополучно, — сказал Артур. — Мне нужен Каэр Морд, и я рассчитывал на такое известье.