— И поспешите, — добавил Габран, придерживая дверь. Они поспешили.

Один за другим вошли они в покой Моргаузы, безмолвные и полные надежд, и застали там зрелище, поразившее всех пятерых. Долгий промежуток с того времени, как был отослан посланник, королева употребила на то, чтобы отужинать, переговорить со своими советниками и дать волю своим чувствам в бурной и глубоко удовлетворительной интерлюдии с Габраном; затем она велела своим дамам облачить себя в парадные одежды и подготовить королевский прием для беседы с сыновьями.

Из большого зала в личные покои перенесли высокий позолоченный трон, на котором подле пылающих брусков торфа в очаге королева и сидела сейчас. Ноги ее покоились на обитой алой материей скамеечке. На столе подле ее локтя покоился свиток, который передал ей королевский посланец; королевская печать с Драконом на ней расплескалась каплями воска словно кровавое пятно.

Габран, приведший принцев, пересек покой и стал за спинкой королевского трона. Никого больше здесь не было; придворных дам давно уже отослали спать. За окном стала полная луна; каравай ее остывал, бледнел с золота ноготков до тончайшего серебра, и острый как меч клин лунного света, упавший на трон королевы, блестел на золоте, переливался в самоцветных камнях, терялся в складках роскошного платья. Моргауза велела нарядить себя в лучшие свои одежды, ниспадающие мягкими волнами бронзового цвета бархата. На поясе у нее поблескивали золото и изумруды, волосы были переплетены золотыми нитями, а поверх уложенных кос красовалась тонкая корона красного кельтского золота, некогда — корона самого Лота, которую мальчики видели до того, только когда им дозволялось безмолвно присутствовать на церемонных королевских советах.

Факелы погасили, а лампы еще не зажигали. С одной стороны Моргаузу освещал ласковый свет очага, с другой — лунное серебро, и выглядела она настоящей королевой и истинной красавицей. Мордред, возможно, единственный из пятерых, заметил, как бледна она под слоем румян и как прилила к ее щекам необычная краска. “Она плакала, — подумал он, а потом пришла иная более верная мысль — с оттенком льда, наследством Артура: — Она пила. Гавейн прав. Они уезжают. И что тогда будет со мной? Зачем посылать за мной? Потому что они боятся оставить здесь без присмотра сына Лота, притом перворожденного?”

Ни одной из несущихся вскачь мыслей нельзя было прочесть по лицу Мордреда; он стоял недвижимо подле Гавейна, которого он был выше на полголовы, и ждал королевиных слов, и по виду его каждый бы сказал, что из всех присутствовавших в этом покое ее речи меньше всего его волнуют. Потом он увидел, что из всех пятерых королева смотрит только на него, Мордреда, и сердце у него в груди подпрыгнуло, а затем забилось ровно и быстро.

Моргауза отвела наконец взгляд и какое-то время в молчании рассматривала всех своих сыновей. Затем она заговорила:

— Всем вам известно, что корабль, стоящий на якоре в гавани, пришел от моего брата Верховного короля и что привез он посланца Артура с депешей для меня.

Никакого ответа. Да она его и не ожидала. Она оглядела выстроившихся в ряд мальчиков, их поднятые лица, глаза, в которых начинали разгораться искры радостного предвкушения.

— Вижу, вы строили догадки, и готова поверить, что ваши догадки верны. Да, он прибыл наконец, пришел вызов, который вам так долго был желанен, да и мне тоже. Правда, пришел этот вызов в таких словах, каких я не могу одобрить… Вам приказано явиться в Камелот, ко двору Верховного короля, вашего дяди.

Она помолчала. Гавейн, привилегированный старший сын, поспешил сказать:

— Госпожа-матушка, если это расстраивает тебя, мне очень жаль. Но мы ведь всегда знали, что рано или поздно такое случится, не так ли? Так же, как мы знали, что военную выучку, состояние и удачу людям нашей крови положено искать на большой земле, там, где вершатся большие дела, а не здесь, на этих глухих островах.