|
Ровный и гладкий под ногами проход уводил прямо в глубь скалы, однако был столь низок, что временами им приходилось пригибаться, чтобы не задеть головой своды. Сам воздух здесь был мертвый, и можно было бы сказать, что здесь властвует тишина, если бы от скалы не исходил неумолчный шум — бормотанье, гуденье, биенье, — который Мордред внезапно узнал. Это был шум моря, эхом отдававшийся в подземельях то как воспоминанье о волнах, что некогда перекатывались здесь, то как пенье истинного живого моря за стенами дворца. Мордред и королева-ведьма словно углублялись в лабиринт огромной морской раковины, чей воздух будто дышал эхом моря, поднимавшимся из темных ее недр. Этот шум он сотни раз слышал ребенком, играя с раковинами на берегу Тюленьей бухты. На мгновенье яркое воспоминанье развеяло тьму и обморочный страх. Уж конечно, скоро, думал юноша, они выйдут в пещеру, открывающуюся на берег самого моря?
Проход свернул влево и вместо омытого прибоем берега перед ними оказалась еще одна низкая дверь. Она тоже была заперта, но открывалась тем же ключом. Королева прошла внутрь, оставив дверь открытой, и Мордреду ничего не оставалось другого, кроме как войти следом. Перед ним открылась не пещера, а небольшая комната, стены которой были выровнены каменщиками, а пол выложен уже привычными полированными плитами. Потолком являлся каменный свод скалы, и с этого свода на цепи свисала лампа. К одной из стен был придвинут стол, где разместились ларцы, и ящички, и чаши, и запечатанные горшки, а подле них — ложки, пестики и прочие орудия из рога, слоновой кости и бронзы, до блеска отполированной частым употребленьем. Установленные вдоль стен каменные плиты служили полками, а на них выстроились еще десятки ящичков и горшков и кожаные мешочки, перевязанные оловянной проволокой и запечатанные печатью, которую Мордред не узнал: там были сплошь круги и запутавшиеся в клубок или узел змеи. У стола стоял высокий табурет, а у другой стены — небольшая печь, возле которой примостилась круглая корзина с углем. Расщелина в своде над печью, очевидно, служила для того, чтобы вытягивать испаренья. Печку, похоже, разжигали часто или не так давно. В подземном покое было сухо. На высокой полке поблескивала череда шаров, которые Мордред поначалу принял за горшки из диковинной светлой глины. Приглядевшись поближе, он понял, что это на самом деле: человеческие черепа. На мгновенье перед его внутренним взором с мучительной ясностью предстала извращенная тошнотворная картина: Моргауза настаивает и вываривает свои снадобья в этой потайной кладовке и творит колдовство из принесенных в жертву людей, сама темная богиня во плоти, запертая в своем подземном королевстве. Потом он понял, что Моргауза просто прибрала погребальную камеру, убрав на полку первоначальных ее владельцев, когда усыпальницу приспособили для ее нужд. Но и это наводило ужас. Лампа вновь дрогнула в его руке, так что на бронзовых ножах задрожали блики, и Моргауза, улыбаясь углом рта, сказала: — Да. Ты правильно делаешь, что боишься. Но они сюда не являются. — Они? — Призраки. Нет, держи лампу ровнее, Мордред. Если тебе доведется увидеть призрак, позаботься о том, чтобы быть вооруженным не хуже меня. — Я не понимаю. — Нет? Что ж, увидим. Пойдем, дай мне лампу. Взяв лампу из его рук, она направилась в угол за печкой. Теперь и юноша увидел, что там в стене имеется дверь. Эта дверь из грубых, побитых водой и временем досок, какие, бывает, выбрасывает на берег прибой, была высокой и узкой, а по форме напоминала клин: дверь была сработана так, чтобы закрывать еще одну естественную расщелину в скале. Со скрипом рассохшегося дерева дверь отворилась, и королева поманила Мордреда за собой. За дверью, наконец, ждала их промытая морскими приливами пещера или, во всяком случае, внутренняя ее часть. Море гремело и гудело где-то совсем близко, но в пенье его слышалось пустое и гулкое уханье и шелест силы, уже истраченной, разбитой и смиренной где-то в ином месте. |
