Вот только детей жалко.

И женщин.

И - мадонн Рафаэля, музыку Верди, книги Достоевского - все, что я любил.

И Лину, потому что она - другая. Для кого-то, может, такая же, а для меня другая, отдельная от всего человечества.

А себя - жалко? Себя - нет. Я такой же как все.

Простая альтернатива: быть или не быть. Если бы Гамлет предвидел будущее... Вот первое. Вот второе. Вот третье. И что?

Не быть.

- Это решение окончательно? - спросил Иешуа.

О, Господи! Он смотрел на меня так, будто не мнение о собственных фантазиях спрашивал, а действительно стоял у пульта с тремя кнопками и раздумывал - какую нажать. Нет, на пульте было четыре кнопки. Одна красная: возврат к Истоку.

Мне стало жутко. Почему? Что я - Бог, играющий Миром? Скажу я "один" или "ни одного" - что изменится?

Я должен был послать Иешуа куда подальше. Я молчал. Слишком серьезным был взгляд Мессии, это был взгляд беспредельно измученного человека, способного лишь на единственное оставшееся в его жизни усилие, и именно от меня он ждал решения - какое усилие сделать. Чтобы потом упасть и умереть.

Я знал, что никуда не уйду, пока не отвечу. Вот должен именно я, по его мнению, здесь и сейчас решить судьбу Мира - должен, и все тут. Свою судьбу я решить не в состоянии, а судьбу Мира - пожалуйста. Это нормально - куда как легко решать, если от тебя ничего не зависит.

- Кто же, если не ты? - спросил Иешуа.

- И когда же, если не сейчас? - подхватил я, усмехнувшись.

Иешуа кивнул.

- Ты считаешь, что у человечества нет будущего? - спросил я.

- Я ничего не считаю, - Иешуа покачал головой, - я вестник.

- Ну конечно, ты вестник, а откуда... Хорошо, это бессмысленный вопрос. Значит - выбор. Могу я подумать? Посоветоваться?

- Не спрашивай меня, ты сам знаешь, что делать.

- Тогда - прощай.

Я повернулся и пошел по аллее к дому, не оборачиваясь, чтобы не встретить взгляд этого ненормального. Каждый шаг причинял боль - нет, не физическую, просто после каждого моего шага в картинках будущего что-то менялось к худшему (шаг - и в мире номер три возникло новое зрелище, и люди вовсе перестали думать о великом и вечном...). Собственно, не знаю, видел ли я (как я мог видеть все сразу?) или - только чувствовал.

И еще была тоска. Все пропало. Все кончено.

Вечером мы с Линой пошли в кино. Не то, чтобы фильм попался интересный, но просто некуда было деться. К ней пойти мы не могли, очень уж мне не хотелось пить чай в обществе мамы и сестры. Не могли и ко мне тетка Лида пригласила соседку и кормила ее вчерашним борщом. А по улицам ходить было тошно - дождь, по углам стоят какие-то типы, которые то ли охраняют народ от грабителей, то ли сами ждут, чем поживиться. Мимо то и дело на малой скорости взревывают бэтээры - эти-то уж точно занимаются не своим делом.

Зал был наполовину пуст, и мы сели поближе - Лина плохо видела, - и в темноте смотрели больше не на экран, а друг на друга. Наклонившись к уху Лины, чувствуя губами прикосновения волос, я рассказал о том, что произошло у метро и затем - в аллее бульвара.

- И ты, конечно, ничего ему не ответил, - сказала Лина. - Это твой стиль - ничего не решать.

- Линочка, что я должен был решать?!

- Стас, как ты думаешь, для себя, в душе - Бог есть?

Хорошее время и место для такого вопроса! Бога нет, потому что я в него не верю. Если бы я в него верил, то он, конечно, был бы.