- И с вами говорил? - спросил я.

Оказалось - говорил. Странный был, судя по всему, разговор. Продолжался он несколько минут - тетка Лида торопилась к дочери, живущей с мужем аж в Бирюлево, и посматривала на часы, но успела рассказать мужчине, подошедшему к ней в нашем дворе, все, что только можно и нельзя - всю свою жизнь, и жизнь дочери, и о зяте рассказала, большом, по ее словам, хапуге. И даже о квартиранте, дальнем родственнике, тихом ученом, считающем звезды. О войне, эвакуации, погибших братьях, бедности, работе, смерти мужа... Типичную жизнь советской женщины, застрявшей в грязной луже на покрытой колдобинами дороге к коммунизму.

- Да вот он, - сказала тетка Лида, выглянув в окно.

В колодце двора стоял некто, и я видел только заросшую макушку. Заныло сердце и по левой руке побежали мурашки - толпой вниз, к ладони. И заломило в затылке. А мужчина, то ли ощутив мой взгляд, то ли еще почему-то поднял голову. Вряд ли он мог высмотреть меня в окне четвертого этажа, и все-таки наши взгляды встретились.

Я взлетел. Точно! Мне показалось, что ноги не ощущают опоры, я болтал ими в воздухе, спешил вцепиться руками во что-нибудь надежное - в гардинную перекладину под потолком. А человек смотрел мне в глаза, и я, вовсе не отличаясь остротой зрения, видел каждую пору на его скуластом бородатом лице, темно-коричневом от крепкого южного загара.

В следующее мгновение я понял, что по-прежнему сижу за кухонным столом у окна, никакой левитации нет в помине, а есть, наверно, гипноз или что-нибудь в этом духе, потому что неожиданно захотелось спуститься вниз и выслушать этого человека.

Что я и сделал.

Он ждал меня у высокого тополя на детской площадке. Голос у него был низким, со множеством обертонов, и менялся как луч света, проходящий сквозь призмы разной толщины.

- Мир тебе, - сказал он, и мы обнялись. Я почему-то точно знал, что сделать нужно именно так, что это - естественная форма приветствия. Где естественная?

- Тебя называют Мессией, - сказал я, оглядев его с головы до ног. Пожалуй, если бы я был художником, то действительно назвал бы так написанный с него портрет.

- Я здесь, чтобы понять и ответить.

- Что понять и на что ответить?

- Бог сотворил Мир и человека в нем для того, чтобы воцарилась гармония. Без человека Мир был пуст и бездарен. И повелел Бог Мессии являться в Мир в эпохи перемен и оценивать содеянное человеком и, представ пред очами Всевышнего, отвечать - так ли жил человек, так ли творил, как замыслил Создатель.

- Инспектор, значит, - сказал я.

Что-то мешало мне сказать очевидное - псих. Я понял что: запах. От этого человека исходил томительный запах юга, пустыни, может быть, святости - не знаю. Во всяком случае, никакой москвич, даже сбежавший с Канатчиковой дачи, так пахнуть не мог. Особенно сейчас, когда ни в одном магазине не достать ничего, способного пахнуть чем-то, кроме тухлятины.

Но почему он стоял в нашем дворе, почему смотрел на мое окно, странным мысленным призывом позвал именно меня, а не тетку Лиду или Митяя с третьего этажа, всегда готового раздавить бутылку?

Я не задал этого вопроса вслух, но человек ответил:

- Так нужно.

- Как тебя зовут? - спросил я. - Ведь не Мессия же в самом деле?

- Мое имя Иешуа, - сказал он.

- Иисус, значит, - с иронией перевел я.

- Иешуа, - повторил он.

- Хорошо, - сказал я примирительно, - откуда ты, Иешуа?

Он покачал головой.

- Есть истины, - сказал он, - которые хранятся в памяти. Откуда я ты знаешь.

- В самом деле?.. А жить тебе есть где? - неожиданно для себя спросил я. Действительно, если он ответит "нет", не поселю же я его в своей комнате!

- Я живу, - коротко сказал он, и ответ этот был столь же неопределен, сколь и точен.

- Ну ладно, - отступил я, - что ты собираешься делать в Москве? Город наш не очень приспособлен для блаженных и праведников.