Как только отворилась дверь, началось настоящее вавилонское столпотворение, и весь дом наполнился криками, воплями и руганью. Доктор с непокрытой головою продол жал невозмутимо стоять на крыльце.

— Есть ли здесь мои прихожане? Все, кто ходит в мою церковь, отойдите в сторону! — смело крикнул он.

В ответ разразился оглушительный рев: "Долой папизм! Долой попов! Утопим их в море!" — и всякие другие проклятья и угрозы.

— Прихожане французской церкви, где вы? — взывал доктор.

— Мы здесь! Долой папизм! — вопили в ответ французы.

— Выходит, оттого, что сто лет назад вас подвергали гонениям, вы теперь, в свою очередь, хотите преследовать других? Разве этому учит вас ваша Библия? Моя Библия этому не учит. Когда ваша церковь нуждалась в починке, я отдал вам неф своей церкви, и вы совершали там свои богослужения и были желанными гостями. Так-то вы платите за доброе отношение к вам? Позор на ваши головы! Позор, говорю я вам! Но меня вам не запугать! Эй, Роджер Хукер, бродяга и браконьер! Кто кормил твою жену и детей, когда ты сидел в тюрьме в Льюисе? А как ты вздумал кого-либо преследовать, Томас Флинт? Посмей только остановить эту похоронную процессию, и не будь я доктором Барнардом, если я не велю завтра же взять тебя под стражу!

Тут раздались крики: "Ура доктору! Да здравствует мировой судья!" Сдается мне, что они исходили от макрели, которая к этому времени была уже в полном сборе и отнюдь не собиралась молчать, как рыба.

— А теперь выходите, пожалуйста, господа, — сказал доктор обоим иноземным священникам, и они довольно смело двинулись вперед, сопровождаемые шевалье де ла Моттом. — Слушайте, друзья и прихожане, члены англиканской церкви и диссентеры! Эти иноземные священнослужители хотят похоронить на соседнем кладбище умершую сестру, подобно тому как вы, иноземные диссентеры, тихо и без помех хороните своих покойников, и я намерен сопровождать этих господ до приготовленной ей могилы, чтобы убедиться, что она упокоилась там в мире, как надеюсь когда-нибудь упокоиться в мире и я.

Тут люди принялись громко приветствовать доктора. Галдеж прекратился. Маленькая процессия выстроилась, в полном порядке прошла по улице и, обойдя протестантскую церковь, вступила на старое кладбище позади Приората. Доктор шагал между двумя римско-католическими патерами. Я и сейчас ясно представляю себе эту сцену — гулкий топот ног, мерцание факелов, а затем мы через приоратские ворота входим на старое монастырское кладбище, где была вырыта могила, на надгробье которой до сих пор можно прочитать, что здесь покоится Кларисса, урожденная де Вьомениль, вдова Фрэнсиса Станислава графа де Саверн и Барр из Лотарингии.

Когда служба окончилась, шевалье де ла Мотт (я стоял рядом с ним, держась за полу его плаща) подошел к доктору.

— Господин доктор, — говорит он, — вы вели себя мужественно, вы предотвратили кровопролитие…

— Мне повезло, сэр, — отвечает доктор.

— Вы спасли жизнь этим почтенным священнослужителям и оградили от оскорблений останки женщины…

— Печальная история которой мне известна, — сурово замечает доктор.

— Я не богат, но вы позволите мне пожертвовать этот кошелек вашим беднякам?

— Сэр, мой долг велит мне принять его, — отвечает доктор. Позднее он сказал мне, что в кошельке было сто луидоров.

— Могу ли я просить позволения пожать вам руку? — восклицает несчастный шевалье.

— Нет, сэр! — говорит доктор, пряча руки за спину. — Пятна на ваших руках не смыть пожертвованием нескольких гиней. — Доктор говорил на превосходном французском языке.