До чего же, однако, тщетны эти соображения — но тщетны ли они? Отнюдь нет, если только мы — в рассуждении того, что и наши труды тоже скоро должны прерваться — попытаемся представить себе, что подумал бы о своих прерванных трудах он сам. Однако об этом можно сказать не так уж много, и потому приступим прямо к делу, а именно, постараемся наилучшим образом показать, каков был бы "Дени Дюваль", если бы автор его остался в живых и смог завершить свой труд. При всей своей отрывочности рассказ этот всегда должен оставаться достаточно содержательным, ибо он послужит предостережением неумелым критикам — никогда не торопиться объявлять о каком-нибудь мыслителе: "Его жила истощена, в нем не осталось ничего, кроме отголосков пустоты". На хулителей никогда не обращают большого внимания, но каждый честный литератор испытывает не просто удовлетворение, но даже своего рода торжество, когда он видит сам и знает, что и все остальные тоже увидят, как гений, о котором порой говорили, будто он к концу дней своих скрылся в тени облака, вдруг перед самым закатом неожиданно засверкал новым ярким сияньем. "Дени Дюваль" остался незавершенным, но с этим обвинением теперь покончено. Яркий блеск гения, озаривший город в "Ярмарке тщеславия", разгорелся, склоняясь к закату, в "Эсмонде" и ничуть не померк, а стал лишь более мягким, ясным и благостным, перед тем как внезапно угаснуть в "Дени Дювале".

Все это говорится лишь для того, чтобы опровергнуть еще одно чересчур поспешно составленное, однако, как мы полагаем, весьма широко распространенное мнение, а именно, что мистер Теккерей мало заботился о плане своих сочинений. На самом же деле он как раз чрезвычайно о нем заботился. Мы убеждаемся в этом, когда, желая помочь читателям его журнала, задаемся вопросом, осталось ли что-либо, из чего можно узнать о замысле "Дени Дюваля": Ответ мы находим в виде многочисленных самых тщательных заметок и выписок касательно мельчайших подробностей, долженствующих сделать рассказ правдивым. Много ли найдется молодых романистов, отнюдь не наделенных выдающимся талантом, которые, пожелай они, скажем, выбрать себе в герои человека, жившего в Уинчелси сто лет назад, взяли бы на себя труд узнать, как этот город был построен, какие ворота вели из него в город Рай (если бы герою пришлось там бывать), кто были местные вельможи и каким образом осуществлялось местное управление? А ведь именно так поступил мистер Теккерей, хотя его изыскания не добавили к повести и двух десятков строк и не придали ей решительно никакого "интереса"; он всего лишь добросовестно старался сохранить в своем вымысле как можно больше правды. То обстоятельство, что в Уинчелси было трое ворот — "Ньюгейт на Ю.-З., Лэндгейт на С.-В., Стрэндгейт (ворота, ведущие в город Рай) на Ю.-В.", что "городом управляли совместно мэр и двенадцать олдерменов", что "во время коронации от города посылались носильщики балдахина" и т. д. и т. п., - все это тщательнейшим образом занесено в записную книжку с указанием на источники. Такие же записи мы находим о беженцах в Рае и о тамошней французской реформатской церкви, и нет ни единого слова, которого нельзя было бы подтвердить историческими документами. Достойны внимания также точность и аккуратность, с какими эти записи сделаны. Каждая предварена заголовком, как, например:

Беженцы в Рае. — В Рае существует небольшая колония французских беженцев, которые большей частью занимаются рыбной ловлей и имеют собственного священника.

Французская реформатская церковь. — Там, где имеется достаточное число верующих, имеется церковь. Пастор назначается на должность провинциальным синодом или собранием, при условии, что в него входит не менее семи пасторов. Пасторам в отправлении их обязанностей помогают миряне, которые именуются старейшинами, дьяконами и церковными старостами. Совокупность пасторов, старейшин и дьяконов составляет консисторию.